Дважды коронован
Шрифт:
– Так это... не стали тебя будить... – Горемыка достал из кармана несколько мятых купюр, бросил на стол. – Сдача вот.
– И как это называется? – свирепо спросил Фурман.
– Как? – настороженно посмотрел на него Горемыка.
– Крысятничество, вот как это называется! А за крысятничество в приличном обществе убивают, понял?
– Эй, ты не колотись, не надо, – мотнул головой Косой. – Мы тебя вчера из кабака на себе тащили.
– И что? Если на себе тащили, значит, я вам должен? Так я бы с вами расплатился. А так, получается,
– Ты не нам должен, ты в кабаке был должен. Мы же тебя утащили, а за поляну не заплатили. Ну, мы эти деньги и достали, чтобы в кабак отнести. А потом подумали, что нам они нужней. Вот, бухла накупили... Завтра на работу, а это смерть, если не опохмелиться. Сегодня опохмелимся, завтра как огурчики... Ты закусывай, закусывай, не буксуй! – Горемыка снова откупорил бутылку, но на этот раз накинул граммов по пятьдесят на душу. Все правильно, темп надо сбавлять.
– Да хрен с этим кабаком, не обеднеют! А эти, ну, которые с волыной, они куда делись? – потрогав шишку на лбу, спросил Фурман.
– Забрали своих телок и ушли... Ну, и мы тебя утащили...
– А пика где моя?
– Не знаю, не было ничего, – пожал плечами Горемыка. – Может, эти, крутые, забрали? Один из них наклонялся, что-то поднимал...
– Какие они, на фиг, крутые? – презрительно скривился Фурман. – Да если б не волына, я бы его на запчасти...
– Так ведь была же волына. Была. Значит, он крутой, – не согласился с ним Косой.
Юра озадаченно ковырнул пальцем в носу. Что ни говори, а логика железная.
– Ничего, я эту падлу еще найду! – пригрозил он.
– А если найдешь, то что? – насмешливо сощурился Горемыка.
Водка сняла с него похмелье, и сейчас он находился в состоянии промежуточной трезвости – еще не пьян, но уже слегка под градусом. И на ногах держался крепко, и язык не заплетался. Ну, и голова неплохо соображала. Если и нужно с ним о чем-то договариваться, то сейчас самый подходящий случай. Чуть промедлишь, и поздно будет.
– Завалю!
– У него же волына.
– Я не Александр Матросов, чтобы на амбразуру бросаться. Сзади зайду.
– Слова это все, – покачал головой Горемыка. – Не станешь ты его валить. Зачем тебе это?
– А давай забьемся, что завалю!
– И что, если завалишь?
– А в рабство ко мне пойдешь!
– Чего?!
– Работать на меня будешь. Ты и Косой – уже двое. Еще пацанов найдем, бригада у нас будет. В Москву поедем... У меня наколочка там есть, – соврал Фурман. – Пацанчик из отряда дал. Миллионер один в своем доме живет, за городом, без охраны. Мы к нему в гости зайдем, поговорим, он нам свой миллион и отдаст...
– Грабанем, что ли? – скривился в раздумье Горемыка.
– Темный ты! – хмыкнул Фурман. – Грабят – это когда силой забирают. А он сам нам все отдаст – подобру. Если поздорову хочет быть... Или очко играет?
– Не играет, просто стремно как-то.
– А помнишь, как мы на гоп-стоп ходили?
– Когда это было!
– Были
– Так он сейчас Робинзону платит, – вставил слово Косой. – Робинзон у нас всем заправляет...
– И как живет?
– Очень клево живет. Особняк на водохранилище, яхта...
– Девчонок на яхте катает, да?
– Наверное.
– Они у него там на палубе голышом. Зарядку по утрам делают. Ноги врозь – ноги вместе, ноги врозь – ноги вместе. А у него своя гимнастика: упал – отжался...
Фурман представил, как с капитанского мостика собственной яхты с небрежным видом разглядывает голых девчонок, загорающих на верхней палубе. И даже мысленно поманил к себе тоненькую шатенку с очень выпуклой попкой. На длинных ногах, походкой от бедра, она приближается к нему, белозубо улыбается, рукой обвивает шею, обнаженной грудью прижимается к плечу...
– Упал – отжался. Упал – отжался. Упал – отжался...
От таких фантазий и дух захватывало, и в мозгах заклинивало.
– Эй, с тобой все в порядке? – удивленно посмотрел на него Косой.
– Нет. Со мной не все в порядке. Особняка у меня нет на водохранилище. И яхты нет. И девчонкам я не вправляю... А ты бы хотел на яхте? С ветерком. Одну телку за жопу мацаешь, другую – за сиську...
– Ну, если красивые телки...
– А нет никаких телок! Только Зойка да бухло! И никакого просвета, мля. Утром глаза продрал, опохмелился – и на работу, вечером в дуплет и спать. А потом где-нибудь под забором заснешь – и не проснешься. Или замерзнешь на фиг, или на перо поставят, чисто приколоться. Как собака сдохнешь! Тебе это надо?
– Не, как собака не хочу, – мотнул головой Косой.
– А как хочешь? – хмыкнул Горемыка.
– Никак не хочу.
– Рано или поздно придется сдохнуть, – покачал головой Фурман. – От жизни умирают. Не знаю, кто как, а я хочу помереть по-человечески. И жить как белый человек, и умереть так же. Но сначала белым человеком стать надо, правда, через черные дела. Бригаду свою сколотим и в Москву дернем миллионы намолачивать. Там свои водохранилища, и дома себе построим, и яхта у нас будет, и телки голые, и все дела. Не водку пить будем, а ром с виски, чин чинарем, как белые люди, через соломинку...
– Я через соломинку не хочу, – пожал плечами Косой. – Но яхта с девочками... У тебя реально наколка на миллионера есть?
– Слово пацана!
– И что, реально на лимон можно подняться?
– Сначала на лимон, потом на два. А там, глядишь, вагон придется покупать, чтобы бабки складывать. Вы сейчас апельсины бочками грузите, а потом будете вагоны с лимонами разгружать, а это уже царское дело, или нет?
– Не хило было бы, – почесал затылок Косой.
– Да мне и одной бочки хватит, если с лимонами... – осклабился Горемыка. – Только зачем с этими разбираться, ну, из кабака? Сразу бы в Москву и дернули, чего тянуть?