Дважды не живут
Шрифт:
А затем Дед совершил чудо. Чисто интуитивным образом он написал троянский вирус, для активации которого не требовалось запускать приаттаченньй экзешный файл. Его экзекыот находился непосредственно в тексте письма и представлял собой набор из семи символов центральноевропейской кодировки ISO, которые Дед до сих пор хранит в строжайшей тайне, полагая, что это и есть оружие массового поражения Третьей мировой войны.
Данное чудо стало возможным благодаря тому, что Майкрософт, стремясь к сверхприбылям, подвергает свои программные продукты очень поверхностному Бета-тестированию.
Короче, Дед начал насылать на врагов одного трояна за другим. Как они работают, что делают, попав в локальную сеть корпорации, определить невозможно, не вполне понятно даже,
Ну а в свободное от Сети время Дед, облачившись, как того требовал стиль грандж, в бесформенные хаки, вытертые и вытянутые на коленях, в грубый свитер, из-под которого торчала либо застиранная фланелевая рубаха, либо ядовитая гавайская, в туристические ботинки со всепогодными протекторами, занимался да. Арбате пропагандированием идей битников, распевая под гитару на манер блюза стихи Гинзберга и Ферлингетти и дуя в паузах в прикрепленную на специальном ошейнике губную гармонику.
Праздношатающейся публике нравилось. Не могло не понравиться. Поскольку очень уж колоритен был Дед, обросший изрядно поседевшей бородой, притопывающий в такт музыке ногой и возносящий фальцетом к серым арбатским небесам вопль душ некогда живших, страдавших и наслаждавшихся людей ушедшей американской эпохи, до которой России оставалось еще лет тридцать. Так что, как ни крути, а это были песни о будущем.
В соответствии с законами уличного жанра, бесформенную шляпу Деда доверху насыпали звонкой монетой и бумажной шелухой. По окончании концерта весь гонорар обменивался в ближайшем гастрономе на водку и вино. И тут уж старый битник начинал витийствовать, начинал учить и без того ученый арбатский подзаборный сброд презирать общество, ненавидеть монополистов и любить спонтанную поэзию.
Но иногда Дед выдавал такое, что могло бы привести его в психиатрическую лечебницу. Как это в свое время произошло с его кумиром Гинзбергом. Правда, рыжий Аллен бежал туда добровольно, полгода скрываясь от судебного преследования за кражу автомобиля. В России ни в какие времена не существовало ни такой добровольности, ни таких смехотворных сроков. В России психиатрический диагноз ставится человеку на всю жизнь, и избавиться от него так же невозможно, как отрастить ампутированную ногу.
Ближе всего Дед подошел к пропасти в 1996 году, когда, спустя сорок лет, повторил дикую выходку Джека Керуака. Керуак, будучи изрядно пьян, сочинил и отправил адресату, американскому президенту, телеграмму следующего содержания:
Дорогой Эйзенхауэр! Мы тебя любим – ты клевый белый папик. Нам хочется тебя трахнуть.
Дед, будучи трезвым, как стеклышко, сел за монитор и в точности воспроизвел текст, заменив лишь фамилию чужого покойного президента фамилией своего, российского. И отправил послание по адресу [email protected].
Через день явились двое в пиджаках и галстуках, – по-видимому, из президентской администрации. Однако, убедившись, что в силу весьма пожилого возраста корреспондента это желание вряд ли осуществимо, успокоились. И вежливо распрощались, отказавшись от бутылки трехлетнего виски, с помощью которого Дед намеревался сагитировать этих двоих выкинуть на помойку свои «селедки», оторвать у пиджаков рукава и незамедлительно подключиться к всемирной борьбе с монополистом Биллом Гейтсом.
Что же касается знакомства с Кривым Чипом и помощи в налаживании производства поддельных проездных, то вся эта неприглядная история вполне вписывалась в нравственные принципы старого битника. Дед совершенно справедливо считал московский метрополитен монополистом подземных перевозок. А всякий монополист был для него заклятым врагом, для борьбы с которым хороши все средства. В том числе и откровенно уголовные.
Когда Танцор, Следопыт и Стрелка пришли
Чип приложил палец к губам, давая понять, что сейчас у его кумира начнется творческий экстаз, который можно спугнуть неловким шорохом, эгоистичным покашливанием или глупым словом.
Наконец придирчивое пощипывание струн и скрупулезное подкручивание колков закончилось, хотя, как вскоре выяснилось, можно было и не тратить на это время. Дед встряхнул головой, взял мощный аккорд и объявил:
Аллен Гинзберг, перевод Андрея Сергеева, «Пробуждение в Нью-Йорке»
И пошел работать голосом с характерным блюзовым подвывом, пошел лупить по струнам окаменевшими ногтями и притопывать ботинком в такт охватившим его чувствам, давным-давно сформулированным в далеком американском городе.
В замешательстве прикрывая ладонью бородуя смотрю в распахнутое окно без штор – крыши,розово-голубое небо, скачут утренние облачка,Поцокивая о стекло.я спал на полу, на густом ковре,и стою коленями на подушкенежные Гималаи коричневого cifsssa —пальцы судорожно тянутся к перумарать глупостями белоснежную сан-францисскую записную книжку.Вот он, я, на шестом этаже холодного марта в старом доме на 5-й улице, в квартире разгром, мы пилипод баритональное радио за полночь… О Нью-Йорк, о – смотри – наша птичка пролетела мимо окна: чирик!– наша жизнь тут, вместе – дым из труб над домами, рассветная дымка, проносящийся ветер свистит: господа…Голос певца по мере развития темы все нарастал, эмоции только что очнувшегося человека, оказавшегося один на один с огромным городом, уже переполняли его, били через край – не только горлом, но и, казалось, начинали наполнять пространство ультрафиолетом.
Как нам Тебя приветствовать этой Весной, о Господь?.. Что мы подарим себе, какой полицейский страхпри облаве ночью на улице, взлом по-рокфеллеровски, без стука, обыск, долоймоя белая железная дверь. Где мне искать Закона? У Государства,в офисах телепатической бюрократии?.. в моей нелегкости духа, в моих слезах– в экстатической песне себе самому, своей полиции, своему закону, своему государству,своим многим я – да, Я Сам для Себя Закон и Государственная Полиция,убитый Кеннеди это узнал, равно как Освальд и Руби…Пока не познаем наших желаний, благословенных деторожденьем,решись, прими эту плоть, которую носишь под бельем, под халатом, куря сигарету всю ночь – погруженный в раздумья,одинокий, с дрожью в руках и ногах – приближаясь к сладости Уединения, измученный ею – когда лежишь, запрокинув голову с раскрытыми глазами.Певец уже впал в безотчетный экстаз, слития с миром. В подвале стало жарко, тревожно и радостно.
Утро, моя песня для всех, кто желает,для меня самого, для моих собратьев – этого дома,Бруклинского моста или Олбени. Привет самозванным богамс Пенсильвании-авеню Да смилостивятся они над нами, Да будут просто людьми, не убийцами,Пусть Государство больше не убиваем, Пусть накормит всех нищих, вылечит всех больных, всем лишенным любвиЗавтра вышлет любмь – ну, ладно, выпей.