Дважды Шутт
Шрифт:
Но когда он обошел штабной домик и повернул за угол, у него чуть челюсть не отвисла: тот самый легионер, которого он первым послал на кухню, как ни в чем не бывало сидел на стуле и читал!
– Ты… – захлебываясь слюной, выдавил Окопник и подошел к наглецу с бакенбардами. – Ты…
Легионер оторвал взгляд от книги и с улыбкой проговорил:
– Приветствую! Могу ли я чем-то помочь тебе, сынок?
– Я тебе не сынок. Изволь называть меня «сэр»! – выпалил Окопник. – И будь добр, встань по стойке «смирно», когда к тебе обращается офицер. Между прочим,
Легионер закрыл книгу и, поднявшись, встал более или менее по стойке «смирно». Неизвестно почему он оказался выше ростом и несколько старше.
– Понимаете, сэр, тут у нас не так-то строго насчет устава. А насчет моего ранга капитан Шутник так и не решил.
Но вы, похоже, новенький, так что я готов вас послушаться.
Так что… чем могу служить, лейтенант?
Тут уж у Окопника челюсть таки отвисла. Этот малый вел себя так, словно они прежде не встречались, хотя со времени их встречи миновало не более пятнадцати минут.
Окопник решил, что у парня «не все дома», и надо сказать, это его не очень-то и удивило – он ведь уже знал, что за контингент служит в роте «Омега». Может быть, у этого легионера даже было раздвоение личности. А как иначе можно было объяснить перемены в выражении лица, голоса и даже манеры разговора? Из любого другого подразделения такого горе-легионера уже давно бы уволили как негодного к несению воинской службы.
Окопник все еще пытался придумать, что бы такое ответить этому безумцу, когда к ним подошел другой легионер и обратился к первому:
– Прошу прощения, Преп, у вас не найдется минутки; потолковать со мной?
Легионер, пойманный Окопником за чтением, обернулся к подошедшему и сказал:
– Найдется, но чуть попозже, сынок. Лейтенант хочет о чем-то поговорить со мной. Подойди ко мне минут так через пятнадцать, и тогда я выслушаю тебя.
Легионер кивнул, ловко откозырял лейтенанту Окопнику, развернулся и ушел. А тот, что страдал раздвоением личности, взглянул на Окопника с выжидательной улыбкой:
– Ну так, сэр, чего вы хотели?
Но лейтенант лишился дара речи. Он протер кулаками глаза и в упор уставился на стоявшего перед ним человека.
Согласно нашивке над нагрудным карманом, перед ним стоял преподобный Джордан Айрес, а на вороте у него красовалась незнакомая Окопнику нашивка – на ней был изображен какой-то древний музыкальный инструмент. Но не это так поразило Окопника – а то, что легионер, только что вежливо обратившийся к преподобному Айресу, был с ним на одно лицо!
Окопник пробормотал что-то нечленораздельное и пошел прочь, озадаченно качая головой. Происходящее начало пугать его – все служащие роты стали казаться ему братьями-близнецами. Наверное, сказывалось действие жаркого пустынного солнца. Следовало уйти в комнату, попить холодной водички, а потом – полежать, отдохнуть.
Окопник без происшествий добрался до штабного домика, но, войдя в него, нос к носу столкнулся с еще одним, легионером с такой же внешностью. Вот только на этот раз это была женщина.
Лейтенант Рембрандт, слегка прихрамывая, вошла в помещение главного связного пункта роты. Боль в спине понемногу утихала благодаря таблеткам, которыми ее снабдил автомат в медпункте, но даже экстремальная военная медицина не в силах была значительно ускорить процесс выздоровления.
Рядом со стулом, на котором сидела Мамочка, стоял еще один – с прямой высокой спинкой. Рембрандт со вздохом осторожно опустилась на него. Мамочка, сочувственно вздернув брови, посмотрела на нее.
– Еще болит, Ремми? – спросила она.
Порой ей удавалось разговаривать с другими женщинами без той патологической стеснительности, которая охватывала ее в обществе мужчин.
– Ага, – кивнула Рембрандт. – По самым лучшим прогнозам, на сто процентов поправлюсь к середине будущей недели. А сейчас я себя чувствую процентов на пятнадцать, не более.
– Да, не повезло тебе, ничего не скажешь, – понимающе кивнула Мамочка. – Помню, когда я маленькая была, мой папа вот так же спину потянул, да так до конца и не поправился. Надеюсь, у тебя все будет хорошо.
– Спасибо, я тоже на это очень надеюсь, – усмехнулась Рембрандт. – Честно говоря, я думаю, что было бы лучше, если бы я дала Луи переехать меня. Он бы мне точно меньше вреда причинил, чем я сама натворила, пытаясь увернуться от его глайдборда.
– Да, бывает, – отозвалась Мамочка. Она смотрела то на Рембрандт, то на дисплеи и шкалы приборов. – Но только если бы он на тебя все-таки налетел, он бы тоже ушибся.
– Вот и я о том же думаю, – согласилась Рембрандт. – Как бы то ни было, мне уже лучше, и со временем я совсем поправлюсь. – Она немного помолчала и спросила:
– Скажи, а как с тем сообщением, которое я тебя попросила отправить?
– Ответ пришел как раз перед тем, как ты пришла, – сообщила Роза. – Я не стала его распечатывать, поскольку ты меня предупредила о том, что дело секретное. Мало ли кому могут попасться на глаза распечатки. Да и рассказывать-то особо нечего. Ответили, что сообщение принято, и написали, что посмотрят, есть ли у них в данный момент свободные сотрудники. Ничего не обещали.
– А я думала, они проявят больше интереса, – покачала головой Рембрандт. – С тех пор как капитан стал командиром нашей роты, сообщения о ней были самыми интересными среди новостей Галактического Альянса.
– Это точно, и за счет этого теперь мы за пятьдесят долларов можем дозвониться куда угодно по всей галактике и болтать хоть целую минуту, – согласилась Мамочка. – Эти ребята за считанные доли секунды могут такого наворотить – и хорошо, если это не направлено против тебя.
– И все же мне казалось, что они должны заинтересоваться тем, что происходит в роте, – сморщив нос, проговорила Рембрандт. – Уж могли бы поднапрячься и срочно откомандировать кого-нибудь сюда. Ведь мы всего в двух сутках полета от Лорелеи на скорости, близкой к световой.