Дваждырожденные
Шрифт:
Усевшись на шкуру леопарда, брахман жестом указал мне место напротив. И я впервые услышал о древнем знании, хранящемся в священных книгах индусов, о вечном зерне человеческого духа, переходящем из воплощения в воплощение, о законе кармы, гласящем, что последствия поступков и мыслей следуют за человеком через границу жизни и смерти, не подвластные ни воле богов, ни помыслам людей. Я узнал, что ткань мира может быть постигнута не привычными органами чувств, а чакрами — нервными центрами нашего тела, способными перерабатывать тонкие энергии, превращая их в энергию психическую, подвластную воле.
А потом пришло время посвящения…
Даже если б я не был связан обетом молчания, то и тогда, наверное, оказался бы
Я чувствую себя увечным, бессильным даже перевести на современный язык чувства, испытанные мною. Все ли пласты нашего сознания могут быть описаны словами? Может быть в эти минуты какой-нибудь великий музыкант, уже чувствуя счастливую муку прозрения, садится играть ту самую небесную, недостижимую мелодию, которая войдет в мое сердце легко и свободно, словно дыхание. И тогда сердце вспомнит о брахме и прозреет.
Увы, и сам понимаю, насколько мало подобные описания подходят для передачи сути духовных переживаний. Но на этом пути нужен Учитель, а не ритуал. Поэтому, рассказывая, что я чувствовал, не буду утомлять вас описанием того, как это достигалось. Поверьте, что страданий душевных и физических, которыми каждый человек на земле отмечает начальные и конечные мгновения своей жизни, там было достаточно.
Только в обряде посвящения все было наоборот: смерть предшествовала рождению, и смерть была страшной. Свет ушел из мира. Немота мрака воцарилась в сознании. Исчезло ощущение тела, душа лишилась всех оболочек, и в ней затухал, опадая, огонь чувств, гасли мысли, стягиваясь в одну светящуюся точку последнего уголька в костре. Но если осталась только искра, то где сохранилась ясная память об уютной надежности материнского чрева храма и смятение, экстаз нового рождения, боль и жгучий восторг перехода из небытия в бытие, от немыслия — к первой вспышке постижения мира.
Свет шел откуда-то справа и сверху. Длинные, почти прозрачные лучи, проникающие под доспехи плоти, несущие легкость и блаженство. Появилось ощущение, будто грудная клетка расширяется, переполняясь изнутри радостной, кипучей, золотой, бесконечной силой.
Свет выплеснулся из сосуда тела, расширяя ощущение моего Я, впервые в жизни отделяя Сущность от формы, и, одновременно, делая границу между Я и окружающим миром размытой, легко преодолимой. Все было Я, и я был во всем.
Потом я вновь ощутил тело, но и оно стало иным. Золотая роза распускала свои лепестки там, где за мгновения до этого трепетало сердце. Свет ожившей розы, словно зажженный светильник, разогнал темноту сознания, осветил гулкий лабиринт внутренних каналов, возвращая острое ощущение жизни каждой клеточке, каждой волосинке.
Глаза, отвыкшие видеть, начали различать лицо брахмана в неистовом золотом сиянии, словно он держал в руках звезду… Но это был масляный светильник. Я зажмурился, смахивая набежавшие слезы, и потом, вновь открыв глаза, начал вбирать в себя живительную силу света. Мне показалось, что невидимое сияние исходит от всех предметов, доступных моему взору.
А потом пришли сны наяву — яркие, точные, пахнущие сандалом, напитанные, как звуками флейты, цветом и формой реальности. Я мало что помню из тех первых видений — сладостно тягучих, наполненных густой пахучей жарой, словно подернутых золотой солнечной дымкой детских воспоминаний. Меж тростниковых хижин и рисовых полей, казалось, прошли годы моей жизни, оставляя после себя лишь запах парного молока и потухшего очага, ощущение теплого пола, натертого коровьим навозом. Там все было непривычно и прекрасно. А ТАМ — это где? Неужели ТАМ что-то есть, кроме грез?
А как быть с кожей, которая помнит восторг купания в теплой мутной реке в сезон дождей и мурашки, бежавшие по спине, когда
Или все-таки сон? Ведь когда я открыл глаза, то снова увидел брахмана в тесном каменном зале и вековой сумрак.
Я начал рассказывать одно из своих видений. В нем был город за высокими стенами и распахнутые ворота, из которых выезжали блистающие на солнце колесницы. Они мчались к лесу. В руках воинов вспыхивали разящие молнии золоченых луков. А на опушке среди трех пылающих костров сидел, скрестив ноги, человек, сам подобный огню. Его глаза были закрыты, руки спокойно опущены на колени, но воздух вокруг него сиял и слоился, словно над раскаленным очагом. И когда на бешеных колесницах нападающие приблизились к трем кострам, то в гневе обратил к ним человек свое лицо. Заржали кони, падая на землю. Воины бросили оружие и сжимали головы руками. Крики боли и ужаса поднялись над городом. А потом появились старцы в длинных одеждах, и сказали они сидящему меж огней: «Прекрати истребление». Он ответил: «Сей огонь, порожденный моим гневом, жаждет поглотить миры, и если его сдержать, он сожжет меня самого». Но старцы не уходили и убеждали его не применять силу брахмы для убийства. Тогда отвратил свой взор от бегущего войска этот человек…
— И пожаром вспыхнул сухой лес, стоящий рядом, — договорил за меня брахман.
— Вы видели то же самое? — спросил я с удивлением.
— Нет. Это все уже описано в священном для индусов эпосе МАХАБХАРАТА.
— Но мне казалось, что все это происходило наяву.
— Конечно. Что, как не реальные события, могли описать люди в своих легендах? Разве человеческий разум в силах придумать такое! — сказал брахман.
— Но огненная сила, сжигающая лес… Я же чувствовал запах горящих деревьев!
— Да, вы видели действие брахмы — духовной силы, которую накапливали подвижники. Она давала возможность видеть невидимое, усмирять диких зверей, оживлять мертвых и повергать врагов. Мы не знаем имени народа, который владел огненной энергией. Думаю, что он жил задолго до создателей Махабхараты. Поэтому в священном эпосе содержится лишь пересказ, отблеск реальных событий и знаний. Каким-то образом и вы оказались сопричастны этому древнему источнику. Может быть читали раньше, а потом в медитации все это обрело форму и краски. Но возможно и другое…
Я был настолько потрясен пережитым, что из всех объяснений брахмана в моей памяти осталась лишь малая толика услышанного.
— …Прошлое не уходит, оно пребывает с человеком в чакре Чаши. То, что увидели вы — капли памяти, выплеснувшиеся из нее.
Окончательно теряя ощущение реальности происходящего, я все-таки пытался возражать:
— Но ведь я не индус! Я русский, православный. (Кстати, я лукавил. Тогда я был атеистом, безбожником, любознательным исследователем мифов и верований, которые сплошь казались мне заблуждением.) Я чужой на этой земле всем своим восприятием жизни, всей духовной памятью, унаследованной от предков. Между мной и авторами Махабхараты нет ничего общего.