Дваждырожденные
Шрифт:
Раджа поднялся с циновки и с презрительной улыбкой оглядел землю, которая простиралась под его ногами.
— Я понял тебя, дваждырожденный, живи, где хочешь.
Больше не говоря ни слова, раджа спустился по каменным ступеням, вскочил в седло и, хлестнув коня плеткой, поскакал прочь от ашрама. За ним, уставив копья в небо, гремя доспехами, устремились его воины. Учитель тяжело вздохнул и провел ладонью по лицу, словно стирая пыль. Потом обернулся ко мне и вышедшему из пещеры Митре:
Ты останешься здесь. Залечишь раны, отдохнешь, потом сам решишь…
Мой путь кшатрия…
Пока
— Будешь жить с нами. В этом для тебя будет больше смысла, чем в махании мечом в малярийных джунглях…
Митра попытался протестовать, но Учитель уложил его на циновку, и через мгновение послышалось ровное дыхание спящего.
Я пошел в свою келью и бросился в сон, как в теплую воду лесного омута.
Утром мы с учителем и слугами, пришедшими из деревни, начали наводить порядок в пещере. Вернее, Учитель указывал, а мы собирали дрова для очага, мыли каменный пол и натирали его коровьим навозом, заливали масло в светильники. Митра, праздно лежа на циновке, поинтересовался, чем это так мерзко воняет. Ему, видите ли, не понравился запах навоза. Но зато босым ногам не холодно ходить по полу, натертому этим самым навозом. К тому же, когда корова питается свежей чистой травой, ее навоз пахнет свежескошенным сеном и никак не может оскорбить обоняние даже тех, кто живет при дворце. Я объяснил это Митре, но он все равно морщил нос. Во время еды он заявил, что от ячменных лепешек и родниковой воды протянет ноги. Впрочем, надо признать, что на его стенания ни я, ни Учитель не обращали особого внимания. Правда, по разным причинам. Глубокого внутреннего покоя Учителя, похоже, вообще ничто не могло поколебать. А я настолько был переполнен сожалениями о несбывшемся, что жил , как в полусне. Учитель мало разговаривал со мной в те первые дни в обители. Он учил меня обрядам, призванным укрепить волю и развить душевную чуткость, а помимо этого старался измучить меня работой. Потом я понял, что именно это и было проявлением милосердия. Усталость в считанные дни освободила меня от всех острых переживаний, вернув способность жить быстро-ускользающими мгновениями настоящего.
Прошло несколько дней и наша жизнь наладилась. Боль моей утраты утихла. Зарубцевались раны и на теле Митры. Учитель попросил его помогать нам по хозяйству.
Разумеется, этот кшатрий очень скоро начал тяготиться простой жизнью ашрама. Руки, привыкшие держать меч, были неловки, когда дело касалось приготовления пищи или плетения циновок. Воинственный дух тщетно бурлил в тесных сводах ритуалов пещерного храма, не находя выхода в медленном потоке дней, наполненных молитвами и размышлениями. Чувство благодарности за спасенную жизнь лишь на несколько дней
отсрочило вспышку протеста. И вот однажды, получив указание Учителя помочь слугам с приготовлением пищи, Митра отверз уста:
Это унизительно для кшатрия.
Зато полезно для ученика, — ответил риши и прекратил разговор.
Ну и суров наш дед, — не очень
Нет духовного восхождения без дисциплины,
— повторил я истину, уже заученную в ашраме.
Во, во! Точно также и наш командир выражался. . .И еще плеткой потом для большей наглядности…Все они одинаковы, все знают как надо и готовы из тебя душу вынуть, если не следуешь за ними.
Кто тебя заставляет идти за Учителем? В ашраме никто не держит… — с раздражением ответил я.
Вот, вот и мой командир говорил также. Конечно, меня и у раджи поначалу никто не держал. А только, куда пойдешь, если нет у тебя ни мудрости, ни денег, ни родичей? Учителя! Кто же так учит? Ты мне растолкуй свою истину, чтоб я понял. Да не величайся, не дави на меня… Вы все про любовь говорите, а где она, ваша любовь? Все команды да наставления…
Признаться, я внутренне смутился. Мне и в голову не приходило задаться вопросом о правильности обучения. Духовное превосходство риши было для меня столь очевидным, что устраняло всякие сомнения.
По счастью в этот момент к нам заглянул Учитель, слышавший последние слова Митры. Он с легким укором взглянул на дерзкого юношу и покачал головой. Но этого кшатрия не так-то просто было смутить. Он поднял горящие, как угли, глаза на риши и заговорил, не очень убедительно притворяясь почтительным:
— Я знал, что дваждырожденные хранят свои тайны от непосвященных. Но вы бы могли научить меня мудрости и какой-то там брахманской силе. А что мне приходится делать? Разве это путь кшат рия? Для того чтобы твердить молитвы и готовить еду вам хватит и двух слуг с Муни. Любая дере венщина обучена подчинению. А я — воин…
Учитель жестом удержал меня от резкого ответа. Может быть, и правда, моей главной добродетелью была привычка подчиняться. Я подавил закипающий гнев и, забыв об оскорблении, приготовился слушать Учителя.
— Ты считаешь, что я тебя неправильно учу?
— спокойно спросил он. — А как правильно? Мо жет ты знаешь? Не видя цели, ты уже оспарива ешь выбор пути, сделанный ведущим. Тогда учи тель — ты.
— Вы насмехаетесь..
— Пока нет. Но ты, и правда, достоин насмешки, ценя себя не выше послушной куклы в руках другого человека?
— Я не кукла!
— Но тогда, почему ты просишь, чтобы я управлял тобой?
— ???
Вскинутые брови, огонь возмущения в глазах. До чего горды эти кшатрии! Но Учитель, словно не замечает бурления чувств. Он продолжает увещевать.
— …Иначе, как объяснить твое раздражение, мол, со мною не так обращаются, не то и не так вкладывают в голову… Ты что, глыба мрамора, ко торая ждет, что кто-то начнет высекать из тебя изоб ражение бога? Никто из тебя ничего не сделает. Человек сам господин своей жизни, своей сущнос ти. Я могу только привлечь твое внимание к неко торым законам и явлениям мира. Но никто не на учит мыслить, желать, ощущать бога. Это твой труд и твоя свобода. А питаться чужими духовными открытиями ты можешь ничуть не больше, чем насыщаться пищей, поглощаемой другим.