Две коровы и фургон дури

Бенсон Питер

Я унял дрожь в ногах, направился в сторону деревни и через час уже подходил к ней. Называлась она Ведмор, тихое место с парой дюжин симпатичных каменных домиков, сонная собака валялась прямо посреди дороги. Проходящая мимо женщина с корзинкой остановилась и вежливо сказала:

— Добрый день!

— Подскажите, пожалуйста, который час?

— Половина четвертого.

— Спасибо.

У меня была пара фунтов в кармане, и я зашел в магазин, купил пирожок и бутылку минералки и сел обедать на автобусной остановке. Солнце припекало, пирожок показался мне страшно вкусным, а когда подошел автобус, я взял билет до Уэлса, сел

на заднее сиденье и стал смотреть в окно на пролетающие мимо пейзажи. Через какое-то время утренние переживания немного улеглись и как-то отошли на второй план, и я смог ощутить себя обычным туристом, путешествующим по стране, — тихим, мирным человеком с пирожком в желудке и улыбкой на губах, наслаждающимся ласковым вечерним солнцем.

Глава 24

Уэлс — небольшой городок, но в нем есть старинный собор, поэтому мне было легко затеряться в толпе туристов. Я с полчала побродил по улицам, нашел телефонную будку и набрал номер полицейского отделения Тонтона. Я спросил, могу ли поговорить с Поллоком, но после многочисленных гудков, щелчков и кликов мне ответил незнакомый голос:

— Офис детектива Поллока.

— А он на месте?

— Нет.

— А вы знаете, когда он будет?

— Нет. Кто говорит?

— Не важно, — сказал я и повесил трубку.

Я пару минут простоял в будке, вытер пот со лба и позвонил домой. К телефону подошел отец:

— Эллиот! Где ты пропадаешь? Мы так волнуемся за тебя! Матери даже стало плохо — ей пришлось лечь в постель.

— Что? — Я в жизни не помнил, чтобы мама лежала в кровати посреди бела дня. — А что с ней?

— Голова сильно закружилась. Доктор считает, что она переутомилась.

— Господи!

— Вот именно Господи. Доктор еле уложил ее. Она все время твердит, что тебе грозит опасность. Тебе правда грозит опасность?

— Больше не грозит, — сказал я, — надеюсь, что мне удастся все уладить. Можно с ней поговорить?

— Она заснула, я не хочу будить ее. Где ты?

— В Уэлсе.

— Какого черта тебя туда занесло?

— Мне надо было кое с кем повидаться. Но я уже еду домой.

— Хорошо. Позвони, когда приедешь.

— Обязательно! — Я попросил отца поцеловать за меня маму, повесил трубку и пошел брать билет на другой автобус. Этот повез меня через Гластонберри в Тонтон.

По дороге я снова задремал, а когда открыл глаза, мы уже ехали по сомерсетской равнине. Ивовые рощи, чибисы и покосившиеся изгороди. Сушь. Маленькие домики на берегу реки, огороды и пастбища, стада коров, собак с разинутыми пастями, изумленные овцы. Просторные небеса, плоская земля, поблескивающие поля. В этих местах даже в безветренную погоду в воздухе чудится ветер, и тень дождя рисует свой след на земле.

Когда я работал помощником того обрезчика деревьев, мы выполняли работу в одной деревне, которая называлась Берроубридж. Посреди деревни там громоздятся развалины старинной церкви, а рядом с тем местом, где мы работали, бежит мутная, раздувшаяся от воды река. Из-за нее-то нас и позвали: на берегу росли три ивы, корнями уходя прямо в реку, так вот, они наклонились с обрыва к реке и своей тяжестью стягивали вниз часть берега. Нам надо было обрубить ветки, спилить деревья, чтобы остались одни пни, потом просверлить в пнях дыры и залить ядом. «Против яду никто не устоит», — усмехнувшись, заметил мой босс, а он знал о деревьях все.

Мне это совсем

не нравилось. Не хотелось убивать невинные, совершенно здоровые деревья, а больше всего не хотелось заливать в дырки яд, но деревенский совет постановил убрать ивы, и если бы мы не стали этим заниматься, вместо нас пригласили бы кого-нибудь другого. И вот мы прибыли, вооруженные бензопилами и обвязанные страховочными веревками. Понятное дело, на верхушки деревьев лазал я, а босс снизу лишь выкрикивал команды. Когда я долез да верха первой ивы, я отвязался от страховки и огляделся по сторонам. Наверное, этот взгляд на мир с высоты птичьего полета и был самым приятным моментом в той работе. Вид оттуда действительно открывался замечательный: на солнце блестели зеркальные тарелочки озер и серебряные ленты рек, мягко стелились по ветру зеленые плюшевые равнины, оживляемые горстками ивовых рощ, из труб поднимался дымок, тонконогие овцы зачарованно глядели в небо. Я начал пилить, осторожно сбрасывая ветви вниз, следя за тем, чтобы какая-нибудь особенно пружинистая ветка не сбросила меня самого. Постепенно я слезал ниже и ниже, а босс тем временем относил ветки в грузовик и укладывал в кузов. Он показывал мне рукой, где еще остались неспиленные ветки, а когда я закричал ему, что устал и хочу отдохнуть, громогласно расхохотался.

— Я те дам отдохнуть! Работай, парень, я кому сказал!

Вообще-то он был хороший мужик, всегда позволял мне бесплатно забрать домой несколько поленьев.

И вот когда я перелез на нижний сук и уселся на нем, мне вдруг пришла в голову одна поразительная мысль: а ведь я — последний в мире человек, наслаждающийся видом с этого сука, вот сейчас отпилю его — и все! Я поразился глубине своей мысли и решил провести еще пару минут в созерцании. Река подо мной была мутной, бурной, по ее поверхности неслись воронки, маленькие вихри и водовороты, и я вдруг понял, что открыл одну очень важную тайну. А что, если я буду думать так обо всем? Ведь все, что я делаю, я делаю в последний раз, и все это есть только у меня одного, словно я единственный человек на белом свете. Трубить об этом незачем, но надо не забывать: я счастливчик, который что ни день получает подарок. Тут я вспомнил, как босс крикнул, чтобы я заканчивал мечтать и занялся делом, а то ради чего мы приехали в Берроубридж?

И вот сейчас автобус промчался сквозь Берроубридж, мимо реки, освобожденной нами от ив, мимо места, где Альфред Великий когда-то сжег хлеб в печи и получил нагоняй от жены рыбака. Автобус остановился, чтобы пропустить пару овец. Овцы остановились на обочине, подняли головы и уставились в окно прямо на меня. Мы несколько секунд смотрели друг на друга, а затем они отпрыгнули в сторону, перемахнули через изгородь и исчезли в поле. Еще через несколько минут в автобус вошла женщина с собакой и села напротив. У собаки были разные глаза — один светло-голубой, другой карий, а зубы желтые.

Я протянул руку, чтобы погладить ее, но женщина сказала:

— Я бы не стала этого делать.

— Ладно, — сказал я, поспешно убирая руку, и мы сидели, наблюдая, как равнины плавно переходят в холмы, а автобус все катился вперед, со свистом пролетая бесконечные поля, чистенькие деревеньки, пестрящие вывесками «Ночлег и завтрак» и написанными от руки объявлениями «Свежие яйца», поломанные трактора в полях и заброшенные парковки, на которых ритмично качались машины с запотевшими стеклами.