Две кругосветки

Ленковская Елена

Луша стрельнула глазами в сторону Адамса, лицо и шея которого мгновенно покрылись красными пятнами, и едва удержалась от смеха.

Однако, вспомнив давешнюю историю с ножиком, она приняла вид серьёзный, и даже слегка виноватый. Ей ведь тоже вчера не стоило делать эти, как их… — «неосновательные умозаключения»…

Глава 20. Небо горит

Холодной мартовской ночью они первый раз увидели полярное сияние.

Ещё с вечера с «Востока» было замечено необычное мерцание из-под густых, затянувших небосклон, облаков.

Мерцание то появлялось, то исчезало. О причинах его на шлюпе пока не догадывались.

А поздно ночью Луша проснулась у себя в каюте от нетерпеливого стука. В дверную щель, тяжело дыша, протиснулся Адамс, крикнул, чтоб быстрее поднималась на палубу, и мгновенно испарился. Наспех одевшись, Луша выскочила на палубу и ахнула.

Это было фантастическое зрелище.

На юге, из-за облаков на горизонте ракетами взмыли вверх два светящихся бело-голубых столба. Каждый был шириною в три солнца. Столбы сияли и множились, и вскоре всё небо оказалось объято этими удивительными столбами.

Красотища была такая, что просто дух захватывало. Луша подошла к Адамсу, тихонько дёрнула за рукав, расширенными от восхищения глазами заглянула в лицо. Он улыбнулся, чувствуя себя старшим братом, приведшим сестрёнку на чудесное представление…

Заметив, как легко она одета, потянул за локоть, поставил перед собой и обнял за плечи, укрыв от ветра.

— Светло, почти как днём. Смотри, мы отбрасываем тень!

— Ага… одну на двоих!

Двойная тень протянулась через палубные доски, упёрлась головой в фальшборт, взмахнула четырьмя руками. Они засмеялись. Луша крепче прижалась спиной к Адамсу, и снова стала глядеть на небо.

Свет от диковинных столбов был так ярок, что без труда можно было читать. Но кто бы уткнулся в книгу, когда на небосклоне разворачивалась такая феерия!

Чувствуя, что Луша совсем замёрзла, Роман, на правах старшего, погнал её в каюту. А сам ещё долго стоял на палубе, мечтательно глядя в полыхающее южное небо.

Пылало всю ночь, и только с утренней зарёй блистание полярных огней медленно угасло.

Следующей ночью их ждало зрелище ещё более удивительное.

С вечера дул свежий порывистый ветер, шёл густой снег. Но как только снегопад прекратился, вновь открылось южное сияние во всем своём величии и блеске.

Вся команда незамедлительно высыпала на палубу. Задрав головы, моряки восхищённо разглядывали небосвод, весь покрытый разноцветными светящимися полосами.

— Ура! — вопила Луша, размахивая руками. — Сегодня — разноцветное!

Полосы извиваясь, бежали по небу с быстротой молнии, переливались всеми красками радуги.

— Горит, небо горит! — кричали матросы, стаскивая шапки, не отрывая глаз от пылающего многоцветьем небосвода. — Уже недалече, братцы!

* * *

Наутро, в кают-компании продолжали обсуждать увиденное.

— Готовы ли вы, маэстро, такое удивительное явление запечатлеть в красках? — допрашивал живописца Михайлова лейтенант Торсон.

— Увы! — разводил руками Павел Николаевич. — Как ни жаль! Думаю, никакого мастерства не хватит передать сие чудо природы. Живописцу подвластен лишь миг — а величие этой картины в

изменчивости, в переливе красок, в поминутном преображении форм… Видите ли, уважаемый, для искусства живописи жить в одном темпе с природой — недостижимая мечта. Ведь даже в быстрых набросках с натуры она всегда остаётся лишь застывшим слепком, пусть и прекрасно выполненным…

— А что бы вы сказали, если бы картина в раме оживала? Ну, менялась бы всё время? — вставила Луша, жалевшая про себя, что не может всю эту красотищу заснять на видео. Да, окажись в момент нырка в её кармане телефон, она бы тут такого наснимала!

Художник, приняв Лушины слова за фантазии, добродушно засмеялся.

— Что вы смеётесь, Павел Николаевич! — обиделась Луша. — Я дело говорю. Зрители сидели бы перед такой картиной, смотрели бы — как там на ней всё двигается. Ветер дует, волны плещут, корабли плывут. Люди — бегают, прыгают, разговаривают…

— Выдумки! — Михайлов ласково улыбнулся, и легонько похлопал Лушу по спине. — Давно собираюсь твой портрет сделать. Самое время, пока качки сильной нет. Только чур, сидеть, не двигаться, — погрозил он пальцем, — не бегать, не прыгать и головой не вертеть. А разговаривать, так и быть, разрешаю.

* * *

Как здорово, что придумали кино, думала Луша, сидя напротив художника и стараясь не двигаться. И как жаль, что живописец Михайлов его так никогда и не увидит. Ему бы, наверное, понравилось. Вот что: надо хотя бы научить его делать мультфильмы из толстой пачки листов! Рисуешь на каждом, вжик — быстро перелистываешь большим пальцем сверху донизу, и полное впечатление, что картинка двигается. Думаю, у него получится, он же отличный рисовальщик…

Павел Николаевич тем временем напевал что-то про карие глаза, очевидно, имея в виду Лушины, и всё чиркал и чиркал по плотной бумаге карандашом, а потом уверенно растушёвывал рисунок большим пальцем.

Луша скоро устала сидеть неподвижно, шея онемела, ныли плечи и спина, но неутомимый Михайлов словно и не замечал этого. Отложил карандаш, быстро достал перо и тушь, и с увлечением продолжил рисование.

Луша терпеливо сносила препротивные мурашки в спине и шее, справедливо полагая, что за выдержку будет вознаграждена. Пусть фотографий с этого путешествия не предвидится, зато портрет сохранится — на память. Хорошо, что настоящему художнику, чтобы запечатлеть человека, не нужны ни телефон, ни фотокамера. И литиевые батарейки ему не нужны. Только карандаш и — бумага…

«Вот бы ещё гардемарина портрет заполучить, — неожиданно пришло ей в голову, — я бы его в медальон засунула. Он ведь такой классный, этот Адамс!»

Слегка краснея и словно отвечая на чей-то каверзный вопрос, Луша подумала, что это вполне естественное желание. Они же всё-таки друзья.

И ничего такого. — Ничуточки она в него не влюбилась.

Ну, разве что самую малость…

* * *

Через два часа беспрерывной работы художника Лушин портрет был готов. И очень, надо сказать, похоже получилось. Большой карандашный портрет и наброски художник оставил у себя, а маленький рисунок пером протянул девочке.