Две линии судьбы. Когда остановится сердце (сборник)
Шрифт:
— Вы передайте Юргену, что я не стану обременять его своей особой, что в самое ближайшее время уеду.
— Даже и не думайте! Мы с Юргеном всю ночь проговорили. И вот что решили. Вы — женщина известная, вас во всей России знают. И я понимаю ваше нежелание появляться на страницах желтой прессы… Все это гадко и болезненно. То, что с вами произошло, — трагедия. И мы — не звери, непременно поможем вам. Сразу скажу, я сделаю все, чтобы переправить сюда мой паспорт… Вернусь вот на Украину, скажу, что потеряла его. Мне сделают новый, а этот, что сейчас у меня, я пришлю вам сюда, обыкновенной бандеролью. Потом попрошу мужа, чтобы он разрешил мне взять свою девичью фамилию — Цыбульская. Словом, постараюсь замести следы. Не думаю, что вам здесь так уж понадобится этот паспорт…
Людмила смотрела на Гражину с удивлением, еще не совсем понимая, что происходит и как это вообще можно вот так легко расправляться с паспортами?
— Нет, я понимаю, что паспорт нужен. На всякий случай. Потому и предлагаю такую нехитрую комбинацию. Теперь, когда Ванды нет, Юрген скажет своим знакомым, что к нему приехала сестра Ванды. Я уже сегодня уеду, мне здесь нечего делать, а вы, Людмила, останетесь. Так вот, они увидят вас, и он представит вас как, повторяю, сестру Ванды. Это же естественно, что она приехала сразу после смерти сестры. Скажете, что вас зовут Гражина. Хотя на самом деле по паспорту я Галина. Но не в этом дело. Имя Гражина приметное, и к вам очень быстро привыкнут и будут называть Гражиной. Если кто из милиции и полюбопытствует и пожелает взглянуть на паспорт, то к тому времени он уже будет здесь, я обещаю. Пришлю его с самой быстрой почтой. Сейчас-то я этого сделать не могу, потому что мне надо возвращаться домой… Я не могу в дороге без документа.
— Постойте, все это здорово звучит, — мягко перебила ее Людмила, — вы забываете, что в паспорте есть фотография владельца. То есть — ваша.
— Вам придется покрасить волосы в более темный цвет и постричься покороче, я вам покажу паспорт, вы сориентируетесь. Вот только стричься будете дома. Ба! Да я вас сама постригу! Я и детей своих стригу, и мужа! — оживилась она, и Людмила сразу же представила себе залитую солнцем большую комнату, сидящее за столом семейство, аккуратно подстриженных детей, мирно орудующих ложками, и серьезного, уткнувшегося в тарелку со свининой мужа.
— Но мы с вами не похожи.
— Женщины с возрастом меняются. Лица у нас обычные. У меня прямой нос, и у вас тоже…
— У меня нос уточкой.
— Когда смотришь прямо, анфас, то не видно. Главное — это глаза и прическа. Если женщине подрисовать глаза, то она меняется, вот как я на паспорте, разрисованная, как кукла. А в жизни совсем другая. Думаю, что здесь проблем не будет.
— Спасибо вам… Но я хотела бы услышать Юргена, это так зовут Коха?
— Да, его настоящее имя — Юрген. Те, кто знают его близко, зовут Юрой, а все остальные — Кохом. Привыкли уже.
— Я бы хотела узнать, что он думает по этому поводу.
— Он скоро вернется. Поехал за доктором.
Что ж, Кох действовал логично и, как и всякий нормальный человек, счел своим долгом сделать все возможное, чтобы оказать попавшей в беду женщине помощь. А доктор ей действительно нужен. К тому же ее психологическое состояние ухудшалось. Она никогда прежде не чувствовала себя такой подавленной и опустошенной. Впереди была сплошная чернота, а позади — еще чернее… Она попросила Гражину помочь ей подняться, села на постели и почувствовала, как по щекам текут горячие слезы. Не переставая.
— Ну-ну, успокойтесь, поверьте, здесь вас не обидят, здесь вам помогут. Хоть я и не одобряла брак моей сестры с Юргеном, но знаю, что она была счастлива… Знаю, что я повторяюсь, просто мне хочется, чтобы вы почувствовали себя защищенной. Возможно, это единственное место на земле, где вы сможете зализать свои раны…
— Гражина, вы говорите о паспорте… У меня есть мой паспорт…
— Нет-нет, если вы не хотите афишировать свое пребывание здесь, вы не должны им пользоваться. Ведь вас же будут искать! Вы думаете, я не понимаю, какого масштаба вы актриса? Да вся Москва встанет на уши, чтобы только понять, что с вами случилось и где вы. Думаю, что самое лучшее для вас, это исчезнуть на долгое время, чтобы
— Да, это так.
— А ваши близкие?
— Не думаю, что обо мне будет кто-то плакать… — она проглотила слезы. — Даже моя дочь никогда не любила меня. Может, это и есть наказание мне за то, что я не уделяла ей должного внимания… Но я содержала их, я не изменяла своему мужу…
Слезы душили ее. Она с трудом могла говорить. Гражина достала телефон из кармана халата и позвонила.
— Юрген, пожалуйста, приезжай скорее… У нее истерика. Ей очень плохо… Если у тебя есть знакомый психиатр или просто хороший врач, помимо гинеколога, пусть приедет, возьмет с собой успокоительные растворы. До нее вот только начало доходить, что с ней произошло… Она буквально задыхается от слез… Как бы с ней не случился припадок… Бедняжка, как же ее жалко! Юрген, пожалуйста, поторопись!
Людмила не понимала, что с ней происходит, она судорожно впилась ногтями в одеяло и принялась раскачиваться из стороны в сторону, подвывая. Она выла, как раненое животное, готовящееся к смерти… Обрывки сознания фиксировали усиливающееся кровотечение, она понимала, что теряет кровь, что слабеет с каждой минутой.
И вдруг ясно поняла, что умирает. И что это, пожалуй, единственный выход из создавшегося положения. Зачем она Коху, у которого сердце и так кровоточит после смерти жены?
— Гражина, спасибо вам за все… — прошептала она и стала медленно погружаться в сладкое, зыбкое забытье…
9. 2010 г. Лиза и Глафира
— Уже через неделю я готовила бутерброды для нашей пивной, изобретала что-то новое, чтобы привлечь как можно больше людей, — рассказывала Людмила с той грустной иронией в голосе, которая присуща людям, много пережившим и нашедшим в себе силы без страха оглядываться назад. — Я нашла миллион рецептов бутербродов… С чем только их не делала! С козьим сыром, брынзой, корейкой, красным перцем, яйцами, копченой рыбой, даже с баклажанами! Признаюсь, именно бутерброды спасли меня тогда от депрессии… Не знаю, как я все это вообще вынесла. Не знаю теперь, правильно ли поступал Юрген (но это же зависит от характера!), но он практически всегда молчал. Говорил, только когда это было необходимо: что-то сделать, спросить, приободрить… Он вытащил меня из той беды, в которую я попала, со спокойствием и пониманием человека, перенесшего личную трагедию. Я и не заметила, как вошла в новую для себя жизнь в новом качестве, должно быть, мне помогла моя профессия, ведь поначалу я, признаюсь, играла роль сестры его погибшей жены, которая должна теперь каким-то образом заполнить образовавшуюся рядом с Юргеном пустоту… Надо сказать, что Гражина оказалась удивительной и очень энергичной женщиной, к тому же видела на несколько месяцев вперед. Конечно, она понимала, что меня могут узнать, а потому сама постригла меня и покрасила мои волосы в темно-каштановый цвет. Научила красить ресницы и делать подводку на веках, чтобы хотя бы первое время я была похожа на нее. Словом, она давала реальные советы, помогала, как могла, а уже перед самым отъездом призналась мне, что ничего не имеет против, чтобы я заняла место ее сестры рядом с Юргеном. Ну, просто диккенсовские страсти!
Лиза слушала ее, испытывая глубокое удовлетворение от того, что и в этот раз она оказалась права и сразу поняла, что в пивной Коха проживает самая что ни на есть настоящая Людмила Дунай!
Конечно, в беседе с Глафирой она не рассказала главного — что беседа с так называемой Гражиной все-таки состоялась. Помимо того, что Гражина на ее слова о том, что она напоминает известную российскую актрису, отпарировала, что многие говорят ей, что она похожа на американскую актрису Келли Резерфорд, она бросила на Лизу очень странный взгляд, словно спрашивая себя, можно ли довериться этой саратовской адвокатше. Во всяком случае, Лиза расшифровала ее взгляд именно так. И поэтому, рискуя промахнуться или попасть в неловкое положение (и пользуясь тем, что в пивной в это время практически никого не было, не считая парочки посетителей, дующей пиво в темном углу под пальмой), она предложила ей свои услуги: