Две Москвы. Метафизика столицы
Шрифт:
Предисловие читателя
Труд Рустама Рахматуллина «Две Москвы» – в сущности, реализация известной метафоры «архитектура – каменная летопись», в которой свернуто представление о диалоге времен в архитектурных образах, а такой диалог и есть город.
Тем самым город прочитывается как текст, и в этом качестве оказывается в состоянии диалога с другими текстами, так что не только история, запечатленная в письменных источниках, комментирует градостроительные коллизии, но и они сами комментируют историю.
И это, пожалуй, самое интригующее в
Книга Рахматуллина принадлежит сфере знаний, традиционно именуемой краеведением (поскольку градоведение является отраслью краеведения). По методу же книга ближе тому новаторскому ответвлению этой дисциплины, которое сравнительно недавно получило наименование «метафизика города» и уже формирует свои местные школы.
Такой метод исследования давно заявлен в сборниках и книгах, посвященных метафизике Петербурга. Петербургская традиция метафизического краеведения восходит к градоведческой школе 20-х годов, самым ярким представителем которой был Николай Анциферов. На этом фоне отсутствие не то что публикаций, но самой постановки вопроса о метафизике Москвы со временем должно было быть осознано как досадное недоразумение. И вовсе не из соображений упущенного приоритета, а по существу. Работа Рахматуллина во многом компенсирует это упущение.
Естественным образом потребовалось традиционное для русской культуры, но осложненное метафизическим подходом сопоставление Петербурга и Москвы. Автор усматривает причину их несходства в различии человеческого «умысла», определяющего сценарий градостроительных постановок в Петербурге, и «Замысла», возводимого к Божьему промыслу, – в Москве. Сопоставлению этих двух начал и, соответственно, двух описательных методик посвящена вводная глава, где прямо говорится: «Москвоведение – ведение неведомого, говорение о несказуемом, наука некой тайны. Странно, что метафизика доселе мало прилагается к москвоведению».
Здесь мы оказываемся перед лицом парадокса: автор вроде бы отваживается выявить, «споведать» пути Божьего произволения, о которых сказано, что они неисповедимы. Однако по ходу чтения и в конце концов выясняется, что метафизическое (вроде бы поначалу объявленное равным мистическому) краеведение открывает не столько тайное, неисследимое, мистическое, – сколько кажущиеся неисследимыми связи, поскольку они не лежат на поверхности, требуя часто весьма хитроумных поисковых усилий. Связи, или пути преемственности – между всем уходящим в заповедную даль культурным опытом и той особой областью творчества, какой является город.
Иногда сюжет разыгрывается как шахматная партия, требующая особой памяти на проигранные прежде самим автором и записанные «в анналах» сюжеты. Например в главе «Наша Каланча» разговор о Каланчевке требует досконального знания всей диспозиции вокруг Боровицкой площади, как оно раскрыто в прежних главах, что предполагает сверхвнимательного читателя.
Книга строится на «сопряжениях далековатого» – сюжетов, принадлежащих к разряду художественных (скульптуры,
Так устроенный, текст двоится между жанром научно-исследовательского очерка и литературно-художественной фантазии, на месте аргумента часто оказывается образ. Эти перепады, разумеется, осознанны и во многих случаях прямо оговорены в тексте.
Эссе Рустама Рахматуллина о Москве известны читающей публике и специалистам по фрагментам, публиковавшимся в печати на протяжении тринадцати лет. Книга «Две Москвы», тематически совпадая в некоторых главах с прежними публикациями, во-первых, предлагает их расширенные и углубленные версии, во-вторых, содержит комплекс совсем новых сюжетов. А в-третьих, и главных: печатавшиеся нерегулярно, разбросанные по разным изданиям, а также новые, не печатавшиеся главы, будучи сведены воедино, образуют целое, не сводимое к сумме своих частей.
Оно, это новое целое, позволяет ощутить в каждом отдельном фрагменте действие общих силовых полей, иначе не осязаемых, обнаружить такие связи и переклички на отдаленных временных и пространственных дистанциях, которые доселе оставались неясны.
Михаил АЛЛЕНОВ
(1942–2018),
доктор искусствоведения, профессор исторического факультета МГУ, 2007
Предисловие автора
Исследование Москвы не может ограничиться академическими рамками. Ибо есть метафизика города – то, что стоит за и над физикой, за видимыми вещами; что существует до и кроме видимых вещей.
Академическое краеведение, если входит в метафизику, надеется знать меньше возможного, а именно, с чем город, его люди обращались к Богу. Эта школа называет свои занятия сакральной топографии. Однако есть еще надежда знать, с чем обращается к городу Бог, через усилия людей, с их ведома или помимо. Иначе говоря, есть метафизика намерений и ненамеренного. Изучать обе, по возможности ясно различая их, – вот задача метафизического краеведения. Сакральная топография лишь его часть.
Литературный инструмент метафизического краеведения – эссе. Оно принадлежит литературе и науке одновременно. Эссе всегда предметно, познавательно, однако это не служебный, как публицистика и критика, а, так сказать, господский род литературы. Исследование посредством текста, или творящий комментарий. Комментарий, выходящий за свои границы в область творчества.
Когда же комментарий становится творящим, тогда событие, идейная тенденция, символ и образ сочетаются, как в хрониках, трактатах, житиях, «хождениях» Средневековья.
Далекая от творческого метода Средневековья, школа сакральной топографии предпочитает Средние века, как преподнесшие свой солидарный адрес Богу. Метафизическое краеведение, средневековое по методу, не избегает изучать и время Новое. Ведь Бог не престает адресоваться к человеку и тогда, когда перестает адресоваться к Богу человек.