Две невесты Петра II
Шрифт:
Маленькая у нас утеха была, псовая охота. Свёкор превеликий охотник был; где случится какой перелесочек, место для них покажется хорошо, верхами сядут и поедут, пустят гончих; только провождение было время, или сказать скуке. А я останусь одна, утешу себя, дам глазам своим волю и плачу сколько хочу.
В один день так случилось; мой товарищ поехал верхом, а я осталась в слезах. Очень уже поздно, стало смеркаться, и гораздо уже темно, вижу, против меня скачут двое верховые, прискакали к моей карете, кричат: «Стой!» Я удивилась; слышу голос мужа моего и с меньшим братом, который весь мокр. Говорит мне муж: «Вот он избавил меня от смерти». Как же я испужалась! Как-де мы поехали от вас, и все разговаривали и сшиблись с дороги; видим мы, за нами никого нет, вот мы по лошадям ударили, чтоб скорее кого своих наехать; видим, что поздно; приехали к ручью, казался он мелок; так мой муж хотел наперёд ехать опробовать, как глубок. Так бы они, конечно, утонули, потому что тогда под ним лошадь была не проворна, и он был в шубе; брат его удержал, говорит: «Постой! на тебе шуба тяжела, а я в одном кафтане, подо мной же и лошадь добра, она меня вывезет, а после вы переедете». Как это выговоря, тронул свою лошадь; она передними ногами ступила в воду, а задними уже не успела, как ключ ко дну; так крутоберего было и глубоко, что не могла задними ногами справиться, одна только шляпа поплыла; однако она очень скоро справилась, лошадь была проворная, а он крепко на ней сидел, за гриву ухватился. По счастью
После, несколько дней спустя, приехали мы ночевать в одну маленькую деревню, которая на самом берегу реки, а река преширокая; только мы расположились, палатки поставили, идут к нам множество мужиков, вся деревня; валяются в ноги, плачут, просят: «Спасите нас! Сегодня к нам подкинули письмо; разбойники хотят к нам приехать, нас всех перебить до смерти, а деревню сжечь; помогите вы нам! У вас есть ружья; избавьте нас от напрасной смерти, нам оборониться нечем; у нас, кроме топоров, ничего нет, здесь воровское место; на этой неделе здесь в соседстве деревню совсем разорили; мужики разбежались, а деревню сожгли». Ах, Боже мой! Какой же на меня страх пришёл! Боюсь до смерти разбойников; прошу, чтоб уехать оттуда: никто меня не слушает. Всю ночь не спали, пули лили, ружья заряжали, и так готовились на драку; однако Бог избавил нас от той беды: может быть, они и подъезжали водой, да побоялись, видя такой великий обоз, или и не были. Чего же мне эта ночь стоила! Не знаю, Как я её пережила; рада, что свету дождалась. Слава Богу! Уехали.
Итак, мы три недели путались и приехали в свои деревни, которые были на полдороги, где нам определено было жить.
Приехавши, мы расположились на несколько время прожить, отдохнуть нам и лошадям; я очень рада была, что в свою деревню приехали [56] . Казна моя уже очень истончала; думала, что моим расходам будет перемена, не всё буду покупать, по крайней мере, сена лошадям не куплю; однако я недолго об этом думала; не больше мы трёх недель тут прожили; паче чаяния нашего вдруг ужасное нечто нас постигло. Только что мы отобедали — в этом селе дом был господский и окна были на большую дорогу: — взглянула я в окно, вижу, пыль великая на дороге; видно издалека, что очень много едут и очень скоро бегут. Когда стали подъезжать, видно, что все телеги парами, позади коляска... [57] ; все наши бросились смотреть; увидели, что прямо к нашему дому едут; в коляске офицер гвардии, а по телегам солдаты двадцать четыре человека. Тотчас узнали мы свою беду, что ещё их злоба на нас не умаляется, а больше умножается. Подумайте, что я тогда была! Упала на стул; а как опомнилась, увидела полны хоромы солдат. Я уже ничего не знаю, что они объявили свёкру; а только помню, что я ухватилась за своего мужа и не отпускаю от себя; боялась, чтоб меня с ним не разлучили. Великий плач сделался в доме нашем: можно ли ту беду описать? Я не могу ни у кого допроситься, что будет с нами, не разлучат ли нас. Великая сделалась тревога; дом был большой, людей премножество, бегут все из квартир, плачут, припадают к господам своим, все хотят быть с ними неразлучно; женщины, как есть слабые сердца, те кричат, плачут. Боже мой, какой это ужас! Кажется бы, и варвар, глядя на это жалкое позорище, умилосердился. Нас уже на квартиру не отпускают: как я и прежде писала, что мы везде на особливых квартирах стояли, так не поместились в одном доме, мы стояли у мужика на дворе, а спальня наша был сарай, где сено кладут. Поставили у всех дверей часовых, примкнули штыки. Боже мой, какой это страх! Я от роду ничего подобного этому не видала и не слыхала. Велели наши командиры кареты закладать; видно, что хотят нас везти, да не знаем куда. Я так ослабела от страху, что на ногах не могу стоять.
56
В село Селище, в 6 вёрстах от города Касимова по дороге в Елатьму.
57
В подлиннике два слова нельзя разобрать.
Войдите в моё состояние, каково мне тогда было! Только меня и поободряло, что он со мной, и всё, видя меня в таковом состоянии, уверяют, что я с ним неразлучна буду. Я бы хотела самого офицера спросить, да он со мной не говорит, кажется неприступный; придёт ко мне в горницу, где я сижу, поглядит на меня, плечами пожмёт, вздохнёт и прочь уйдёт, а я спросить его не осмелюсь.
Вот уже к вечеру велят нам в кареты садиться и ехать. Я уже опомнилась и стала просить, чтоб меня отпустили на квартиру собраться; офицер дозволил. Как я пошла, и два солдата за мной; я не помню, как меня мой муж довёл до сарая того, где мы стояли. Хотела я с ним поговорить и сведать, что с нами делается; а солдат тут, ни пяди от нас не отстаёт; подумайте, какое жалостное состояние! И так я ничего не знаю, что далее с нами будет. Мои домашние собрались; я уже ничего не знаю; они сели в карету и поехали; рада я тому, что я одна с ним, можно мне говорить, а солдаты все за нами поехали. Тут он мне сказал: офицер объявил, что велено вас под жестоким караулом везти в дальние города, а куда — не велено сказывать. Однако свёкор мой умилостивил офицера и привёл его на жалость; сказал, что нас везут на остров [58] , который отстоит от столицы на четыре тысячи вёрст и больше, и там нас под жестоким караулом содержать, к нам никого не допущать, ни нас никуда, кроме церкви, переписки ни с кем не иметь, бумаги и чернил нам не давать. Подумайте, каковы мне эти вести; первое — лишилась дома своего и всех родных своих оставила, я же не буду и слышать об них, как они будут жить без меня; брат меньший мне был, который меня очень любил; сёстры маленькие остались. О Боже мой, какая это тоска пришла! Жалость, сродство, кровь вся закипела от несносности. Думаю я, уже никого не увижу своих, буду жить в странствии; кто мне поможет в напастях моих, когда они не будут и ведать обо мне, где я; когда я ни с кем не буду корреспонденции иметь или переписки; хотя я какую нужду ни буду терпеть, руки помощи никто мне не подаст; а может быть, им там скажут, что я уже умерла, что меня и на свете нет; они только поплачут и скажут: лучше ей умереть, а не целый век мучиться! С этими мыслями ослабели все мои чувства, онемели, а после полились слёзы.
58
Город Берёзов стоит на острове, образуемом реками Соевой и Вогулкой.
Муж мой очень испужался и жалел после, что мне сказал правду; боялся, чтоб я не умерла; истинная его ко мне любовь принудила дух свой стеснить и утаить эту тоску, и перестать плакать; и должна была его ещё подкреплять, чтоб он себя не сокрушил: он со всего света дороже был. Вот любовь до чего довела! Всё оставила: и честь, и богатство, и сродников, и стражду с ним, и скитаюсь; этому причина — всё непорочная любовь, которой я не постыжусь ни перед Богом, ни перед
Итак, нас довезли до Касимова. Я вся расплакана; свёкор мой очень испужался, видя меня в таковом состоянии; однако говорить было нельзя, потому что офицер сам тут с нами и унтер-офицер; поставили нас уже вместе, а не на разных квартирах, и у дверей поставили часовых, примкнули штыки.
Тут мы жили с неделю, покамест изготовили судно, на чём нас везти водой. Для меня всё это ужасно было; должно было молчанием покрывать. Моя воспитательница, которой я от матери своей препоручена была, не хотела меня оставить, со мной и в деревню поехала, думала она, что там злое время переживём; однако не так сделалось, как мы думали, принуждена меня покинуть. Она — человек чужестранный, не могла эти суровости понести; однако, сколько можно ей было, эти дни старалась, ходила на то бесчастное судно, на котором нас повезут; всё там прибирала, стены обивала, чтобы сырость сквозь не прошла, чтоб я не простудилась; павильон поставила, чуланчик загородила, где нам иметь своё пребывание, и всё то оплакивала.
Пришёл тот горестный день, когда нам надобно ехать; людей нам дали для услуг 10 человек; а женщин на каждую персону по человеку, всех пять человек. Я хотела свою девку взять с собой; однако золовки мои отговорили; для себя включили в то число свою, а мне дали девку, которая была помощницей у прачек, ничего сделать не умела, как только платье мыть; принуждена я им в том была согласиться. Девка моя плачет, не хочет от меня отстать; я уже её просила, чтоб она мне больше не скучала; пускай так будет, как судьба определила. Итак, я хорошо собралась: ниже рабы своей не имела, денег ни полушки; сколько имела при себе оная воспитательница денег, мне отдала; сумма не очень велика была — шестьдесят рублей; с тем я и поехала. Я уже не помню, пешком ли мы шли на судно, или ехали; недалеко река была от дома нашего; пришло мне тут расставаться со своими, потому что дозволено было им нас проводить. Вошла я в свой кают; увидела, как он прибран; сколько можно было — помогала моему бедному состоянию; пришло мне вдруг её благодарить за её ко мне любовь и воспитание, тут же и прощаться, что я уже её в последний раз вижу; ухватились мы друг другу за шеи, и так руки мои замерли, и я не помню, как меня с ней растащили. Опомнилась я в каюте; лежу на постели, и муж мой надо мной стоит, за руку держит, нюхать спирт даёт; я вскочила с постели, бегу вверх, думаю, ещё хоть раз увижу — ниже места того знать: далеко уплыли. Тогда я потеряла пёрло жемчужное, которое было у меня на руке, знать, я его в воду упустила, когда я со своими прощалась; да мне уж и не жаль было, не до него: жизнь тратится. Так я и осталась одна, всех лишилась для одного человека. И так мы плыли всю ту ночь.
На другой день сделался великий ветер, буря на реке, гром, молния; гораздо звончее на воде, нежели на земле; а я с природы грома боюсь. Судно вертит с боку на бок: как гром грянет, то и попадают люди. Золовка меньшая очень боялась — та плачет и кричит. Я думала светопреставление! Принуждены были к берегу пристать. И так всю ночь в страхе без сна препроводили. Как скоро рассвело, погода утихла, мы поплыли в путь свой, и так мы три недели ехали водой; когда погода тихая, я тогда сижу под окошком в своём чулане; когда плачу, когда платки мою — вода очень близка; а иногда куплю осётра и на верёвку его; он со мною рядом плывёт, чтоб не я одна невольница была и осётр со мной; а когда погода станет ветром судно шатать, тогда у меня станет голова болеть и тошнится; тогда выведут меня наверх на палубу и положат на ветру; и я до тех пор без чувств лежу, покамест погода утихнет, и покроют меня шубой; на воде ветры очень проницательны. Иногда и он для компании подле меня сидит. Как пройдёт погода, отдохну; только есть ничего не могла, всё тошнилось [59] .
59
Княгиня была тогда беременна первым ребёнком, князем Михаилом Ивановичем, родившемся в Берёзове 2 апреля 1731 года.
Однажды что с нами случилось: погода жестокая поднялась, а знающего никого нет, кто б знал, где глубь, где мель, и где можно пристать, ничего никто не знает, а так все мужики набраны из сохи, плывут куда ветер несёт, а темно уж становится, ночь близка, не могут нигде пристать к берегу, погода не допускает; якорь бросили посреди реки в самую глубь: якорь оторвало. Мой сострадалец меня тогда не пустил наверх; боялся, чтоб в этом шуме меня не задавили; люди и работники все по судну бегают: кто воду выливает, кто якорь привязывает, и так все в работе. Вдруг нечаянно притянуло наше судно в залив; ничто не успело, я слышу, что сделался великий шум, а не знаю что. Я встала посмотреть: наше судно стоит, как в ящике, между двух берегов. Я спрашиваю, где мы — никто сказать не умеет, сами не знают; на одном берегу всё березняк, так как надобно роще не очень густой; стала эта земля оседать и с лесом несколько сажень опускаться в реку, или в залив, где мы стоим; и так ужасно лес зашумит под самое наше судно; и так нас кверху подымет, и нас в тот ущерб втянет. И так было очень долго; думали всё, что мы пропали; и командиры наши совсем были готовы спасать свой живот на лодках, а нас оставить погибать. Наконец уже столько много этой земли оторвано, что видна стала за оставшей малой частью земли вода; надобно думать, что озеро; когда б ещё этот остаток оторвало, то надобно б нам в том озере быть. Ветер преужасный тогда был; думаю, чтоб нам тогда конец был, когда б не самая милость Божья поспешила. Ветер стал утихать, землю перестало рвать, и мы избавились той беды, выехали на свету на свой путь, из оного залива в большую реку пустились. Этот водяной путь много живота моего унёс. Однако всё переносила, всякие страхи, потому что ещё не конец моим бедам был; на большие готовилась, для того меня Бог и подкреплял.
Доехали мы до города Соликамска, где надобно было выгружаться на берег и ехать сухим путём; я была и рада, думала, таких страхов не буду видеть; после узнала, что мне нигде лучшего нет: не на то меня судьба определила, чтобы покоиться! Какая же это дорога? Триста вёрст должно было переехать горами, вёрст по пяти на гору и с горы также; они же как усыпаны диким камнем, а дорожка такая узкая, в одну лошадь только впряжено, что называется гусем, потому что по обе стороны рвы; ежели в две лошади впрячь, то одна другую в ров спихнёт; оные же рвы лесом обросли. Не можно описать, какой они вышины; как взъедешь на самый край горы и посмотришь по сторонам — неизмеримая глубина; только видны одни вершины леса, всё сосны да дуб, от роду такого высокого и толстого леса не видала. Это каменная дорога; я думала, что у меня сердце оторвёт; сто раз я просилась: дайте отдохнуть! Никто не имеет жалости; а спешат как можно наши командиры, чтоб домой возвратиться; а надобно ехать по целому дню, с утра до ночи, потому что жилья нет, а через сорок вёрст поставлены маленькие домики для пристанища проезжавших и для корма лошадям. Что случилось? Один день весь шёл дождь и так нас вымочил, что как мы вышли из колясок, то с головы до ног с нас текло, как из реки вышли; коляски были маленькие, кожи все промокли, закрыться нечем; да и приехавши на квартиру, обсушиться негде, потому что одна только хижина, а фамилия наша велика, все хотят покою. Со мною и тут несчастье пошутило.