Две операции майора Климова
Шрифт:
Колчин не спешил. Постепенно, исподволь подводил он Рачинского к мысли о побеге за границу.
Если бы не сгинули два тайника... Если бы золота было больше... Да, будь его больше, не нужен был бы Колчину этот тип.
Порыв ветра качнул сосновые лапы. По лесу прокатился глухой шум падающих с деревьев крупных капель. Вытерев рукавом потное лицо, Колчин усилием воли отогнал непрошенные воспоминания. С откровенной ненавистью взглянул на спящего: провалил дело, сволочь! Взял и тотчас с сожалением отложил флягу. Нет, голова должна быть ясной, надо принимать решение.
Итак, здесь сейчас
О нем, Колчине, чекистам ничего известно быть не может. Все следы похоронены вместе со свидетелями. Даже если Рачинский кому-то проболтался — и это не страшно. Собственно, что он знает о Колчине? Что его называют Михаилом Павловичем, что он временно обитался в городе Павловске. Да, знает еще фамилию Гусев, Сулейман при нем называл Колчина так. Но это все липа. Он, Колчин, всегда был предельно осторожен. Даже окончательно завербовав этого подонка, полностью забрав в свои руки, все-таки не открылся ему до конца. Не только настоящую фамилию не назвал, даже ту сумел скрыть, под которой жил последние годы.
Нет, болтовня Рачинского не могла быть для него опасной. Но зачем ему сейчас этот мозгляк? Конечно, без него Колчину как своих ушей не видать бы таких важных сведений, шел бы за кордон пустой. Но сейчас-то сведения собраны, они рядом. Завладеть фотопленками (это многие доллары), убрать единственного свидетеля, подготовиться — и снова в путь. Но одному. Так надежней. Он еще отомстит коммунистам. И еще поживет в свое удовольствие.
Снова потянулся Колчин за флягой, влил в себя изрядную дозу обжигающей горло жидкости, замер, зажмурив глаза, не дыша. Из рюкзака Рачинского достал консервы, вскрыл их охотничьим ножом, закусил. Тщательно обтерев нож, поднял тяжелый взгляд на сообщника. Тот спал лицом вниз, спина его, обтянутая мокрой рубашкой, мерно поднималась и опускалась. К рубашке, как раз под левой лопаткой, прилип небольшой, преждевременно пожелтевший листок. Примерившись поудобнее, Колчин сильно ударил ножом в это желтое пятно...
Вокзал в Каменске построен в пору борьбы с архитектурными излишествами. Серая невыразительная коробка здания, серые поребрики пыльных газонов. На перроне суета и оживление: подошел поезд дальнего следования. Радостные возгласы встретившихся родственников и друзей, прощальные поцелуи, нестройная песня молодых людей, собравшихся в одно купе, где хоть и тесно, но весело, стук кем-то оброненного чемодана и тысячи других звуков сливаются в специфический, присущий только вокзалам, гомон. Атлетического сложения слегка подвыпивший парень, стоя в дверях вагона, громко сзывает носильщиков. Убедившись, что его призывы достигли цели, он, приняв величественную позу, объявляет:
— Дорогие товарищи носильщики! Я собрал вас для того, чтобы передать пламенный привет от носильщиков Одессы!
Смех окружающих и не очень-то вежливые реплики обманутых носильщиков тонут в гудке тепловоза. Кажется, что никто в этой суете не обращает внимания на пожилого мужчину в сером костюме, скромно пробирающегося к выходу в город. Кажется...
Саша Колосков появился в дверях вагона, когда человек в сером уже приближался
«Хитрый черт, опять мудрит, — зло подумал Саша о «подопечном». — Предлог нашел остановиться, посмотреть, нет ли слежки».
Рассмотреть на таком расстоянии выражение лица было невозможно, но Колосков ясно представил себе глаза «Оборотня», обшаривающие проходящих мимо людей, злые и внимательные глаза, фиксирующие каждую деталь.
Александра встречают. Высокая, спортивного телосложения девушка в ярком цветастом платье приветливо машет ему рукой. Другой рукой она прижимает к себе огромный букет цветов. Колосков легко спрыгивает на перрон.
— А где же остальные? — громко спрашивает он, обнимая девушку и отходя с ней в сторону. — Ты писала, что будете встречать втроем.
Увлекая Колоскова дальше от толпы, девушка смущенно прячет лицо в букет. Губы ее почти прижимаются к спрятанному в цветах микрофону передатчика.
— «Север», «Север», — внятно, вполголоса произносит она. — Номер три, номер три, номер три...
По условному коду сигнал «номер три» означает: «В пути «Оборотень», ни с кем не встречался, прибыл один, вооружен».
Саша возбужден. Он впервые участвует в такой операции.
— Ниночка, как у вас, все в порядке? А эта техника не подведет?
Брови девушки возмущенно взметнулись. Сердито взглянула она на практиканта, но, поняв его состояние, мягко улыбнулась:
— Все в порядке, Саша. Вашего «Оборотня» уже ждут. Успокойтесь. Да возьмите же меня под руку и улыбайтесь. Или вы не рады встрече? Тогда вообразите, что вас встретила не я, а Галя...
Сигнал «номер три», переданный сержантом Ниной Матвеевой по радио, принял Алексей Петрович Климов, находившийся с группой сотрудников в машине, стоявшей на привокзальной площади. Машина быстро опустела: чекисты приступили к следующей части операции. Надо было осуществить арест преступника, но сделать это без огласки, конспиративно.
...Собственно, арестовать «Оборотня» можно было еще пять дней назад, когда он вышел из леса к небольшой железнодорожной станции в дачном поселке. Можно, но следовало ли?
Климов тогда долго и ожесточенно спорил по этому вопросу и с пограничниками, и со своим начальством. Считал арест нецелесообразным: к станции вышел один преступник, второго не было. Логично было предположить, что они временно разошлись, чтобы, встретившись где-то, снова предпринять попытку прорыва через границу. А если это предположение верно, то взятый под наблюдение обнаруженный враг должен неминуемо привести к другому.
«Должен... А вот не привел же, — раздраженно подумал Климов. — Впрочем, может быть, они назначили встречу здесь, в Каменске? И все равно Колчина надо брать, долго держать его на «невидимой привязи» невозможно, расшифрует наблюдение, уйдет. Нужно брать, но тихо, без шума, чтобы не напугать сообщника, если он явится.
И какого дьявола так долго молчат пограничники? Пора бы уж сообщить результаты поиска по предполагаемому маршруту Колчина от места прыжка с поезда до той дачной станции... Возможно, обнаружились бы следы и Рачинского... Но куда же он идет?»