Две силы

Солоневич Иван Лукьянович

Лыско согласился и на это. Стёпка взял в одну руку повод, в другую винтовку и зашагал в том направлении, которое обещало наименьшие шансы для какой бы то ни было встречи. Кто его там знает, будет облава, не будет облавы, а вот ежели вёрст тридцать-сорок отбарабанить, оно всё-таки будет спокойней. До наступления окончательного рассвета Стёпка шел по дороге, потом свернул в таёжную заросль и шагал верст по семи в час своими волчьими ногами. Лыско покорно трусил сзади.

На душе у Стёпки рос голубой оптимизм: вот как пофартило! В один день обтяпал и мёртвых красноармейцев, и живого комиссара. Стёпку особенно интриговал портфель. На ощупь в нём было что-то сильно напоминавшее бутылку, но Стёпка решил не задерживаться, всё равно успеется…

Рассвет начинался туго и хмуро. Привычный Стёпкин

нос чувствовал непогоду. Утро обнажило хмурое небо и чёрную тяжкую тучу, заволокшую весь запад. Стёпка никак не хотел мокнуть. Шмыгая глазами по тайге, он скоро обнаружил сваленный бурей ствол, лежавший над обрывом небольшой таежной речки, быстро развьючил и стреножил коня, нарубил топориком еловых и можжевельных лап, из которых быстро возник шалашик, такой, какой, вероятно, сооружали Стёпкины предки лет, этак, тысяч десять тому назад. У входа в шалашик Стёпка развёл костёр, разулся, снял с себя штаны и полез в воду. Быстро и привычно, как свои собственные карманы, обшарил какие-то коряги, омутки, дыры по берегу и, наконец, извлёк здоровенного налима, который до того был удивлен Стёпкиным нахальством, что только усами шевелил. В налиме было фунтов пять. “Вот и уха в порядке,” – констатировал Стёпка.

По верхушкам тайги, как предтеча дождя, прошёл глухой и тревожный ветер. За ветром последовали капли дождя, сначала редкие, а потом всё чаще и чаще. Стёпка ещё раз освидетельствовал свой бивуак: нет, все было в самом лучшем виде, даже и костра дождь не зальёт. На костре добулькивал котелок с изумленным налимом. Лыско подобрался под навес гигантской ели я смотрел на Стёпку сочувственным взглядом. Стёпка, наконец, приступил к учёту своего имущества. В чемоданчике оказалась всякая ерунда: бельё, мыло, бритва; не стоило и тащить. Но портфель не обманул Стёпкиных ожиданий, в нём в самом деле оказалась бутылка, и не какая-нибудь, а литровая. Откупорил бутылку, от жидкости явственно несло водкой и не какой-нибудь, а особенной, такой водки Стёпка ещё не видывал. Стёпка отхлебнул: ох, здорово – и крепко, и вкусно. Там же оказались коробки три консервов, патроны к пистолету, ещё бутылка, поменьше, Стёпка проанализировал и её, в бутылке оказался спирт. Был бумажник, толстенный такой, здоровый, и в бумажнике – целая уйма денег, такой уймы Стёпка в жизни своей не видал. Он стал считать, но скоро сбился. Потом был какай-то конверт из хорошей плотной бумаги.

Большой эрудицией Стёпка не отличался, и надпись на конверте мог разобрать только по складам: “Совершенно секретно. Товарищу Кривоносову”. “Комиссар”, – подумал Стёпка. Стёпка открыл конверт. Там было несколько бумажек. На одной из них, побольше и поплотнее, стояли в углу малопонятные буквы: НКВД и СССР. В другом углу была наклеена фотография мужчины лет тридцати пяти, вооруженного небольшой русой бородкой, серыми пристальными глазами и, вообще, очень образованным видом. Стёпка стал разбирать бумажку. Из её содержания Стёпка с большой затратой умственных способностей выяснил, что за поимку изображенного на фотографии дяди, Валерия Михайловича Светлова, советская власть дает награду в…. рублей. Рублей было что-то очень много: стоял кол и около кола Стёпка насчитал пять нулей. Попытки перевести эти пять нулей в привычную для Стёпки водочную валюту окончились неудачей. “Тут, должно быть, столько-то тысяч”. Тысяча была предельным математическим достижением Стёпки. “Если, скажем, на тысячу идёт сто литровок, то куда же я такую уйму дену? Перебьётся по дороге”.

Дальше следовало подробное описание фотографического дяди: рост – выше среднего, в скобках стояло 182 см. Потом шёл нос, рот и всё такое. Было также сказано о том, что лицу, указавшему на возможное местонахождение указанного Светлова будет выдана половина награды, даже половина выходила за пределы Стёпкиного воображения. “Вот этакого глухаря подцепить бы”, – подумал Стёпка, но сейчас же отбросил мысль, как явно непригодную ни для чего…

Были ещё какие-то бумажки, из них Стёпка не мог понять уж вовсе ничего.

Человеческая мораль устроена довольно капризно. Для готтентота, например, чужая украденная корова составляет благо, а своя украденная – зло. Чуть-чуть выше стояла мораль товарищей Вронского: карточные долги людям

платить нужно было обязательно – это были долги чести. А трудовые долги бедным людям, например, портному, можно было не платить – это не были долги чести. Стёпкина мораль была где-то посередине. Подстрелить в тайге человека было вполне позволительно, но выдать какого бы то ни было человека какой бы то ни было полиции казалось Стёпке истинно чудовищным преступлением, попиранием всех божеских и человеческих законов. Поэтому Стёпка совсем было собрался бросить в костёр и конверт, и бумажки, но потом по таёжной привычке подбирать всякую дрянь (мало ли на что может пригодиться!) засунул их обратно в портфель.

Уха была готова. Дождь начинал лить, как из ведра. Стёпка стал устраиваться так, чтобы переход от бодрственного состояния ко сну потребовал бы наименьшего количества усилий. Водка была очень хороша, ишь, как в нос шибает. Настроение было радостным и светлым. Если бы философы всех эпох и народов мира имели бы возможность заглянуть в эту таежную яму, они обнаружили бы в ней совершенно счастливое человеческое существо. Стёпка хлебал уху и коньяк и предавался мечтаниям.

– Вот, брат Лыско, теперь мы, значится, заживём с тобой на самый полный ход! Будем, брат, глухарей бить, рыбу ловить, и по тайге шататься от коопа к коопу. Жаль только, что бидона нету, бутылка того и гляди разобьётся, а то бы прямо в бидон литров так с десять. Ничего, Лыско, и бидон раздобудем, ты, брат, не тужи, всё будет. А зимой к куму подадимся. У кума, брат, благодать – заимка, ульи есть, самогон из меду гонят, замечательный, брат, самогон, вот, вроде этой водки.

Так Стёпка с Лыской начали вести истинно райский образ жизни. От коопа к коопу. Стёпка оставлял Лыску в тайге со всем своим скарбом, брал с собой только то, что было на нём до счастливого дня, когда были обнаружены мертвяки, и только те неисчерпаемые 37 рублей 50 копеек, которые никому никаких подозрений подать не могли. Закупал соответствующий запас горючего и по вечерам у костра вёл длинные душеспасительные беседы с Лыской. Лыско слушал внимательно и сочувственно, похрустывая своей травой и одобрительно помахивая хвостом. Стёпка рассказывал то о своих скитаниях в тайге, то живописал будущую разновидность рая у кума на заимке. С каждым вечером и с каждой бутылкой кум этот обрастал всё новыми подробностями, и скитания – всё новым враньем. Но Лыско был очень снисходительным слушателем и не пытался ловить Стёпку даже на самых вопиющих противоречиях. Временами у Стёпки возникали и более фантастические проекты: вот, купить земли и срубить избу. Но к избе непременно надо бабу, какая же изба без бабы? А ежели уж бабу завести, ну, это не дай Господи, будет каждую бутылку считать, да в рот глядеть. Нет, к чёрту избу, зиму у кума проведём. У кума, брат ты мой Лыско, медовый самогон какой!

Стёпка вернулся в тот рай, который, по всей вероятности, существовал ещё до сотворения Евы и прочих беспокойств. Но этот рай, к сожалению, не был безграничен. Одна из кооперативных экскурсий Стёпки повернула всю его жизненную карьеру в совершенно непредвиденном направлении.

Стёпка только что купил четыре литра водки, распределил их в своей сумке и собирался отправиться домой, то есть к Лыске. Кооператив стоял в завалящей таёжной деревушке, откуда, казалось, никакой неприятности произойти никак не могло. Однако, произошло.

– А ну-ка, дядя, катись-ка сюда!

Стёпка оглянулся и увидал, что к нему неторопливой походкой направляются два пограничника, а третий стоит в сторонке с винтовкой на изготовку. Стёпкино сердце ёкнуло, но только слегка. Он недолюбливал никаких представителей никакой власти. Но бояться было, собственно, нечего, разве только ночное приключение в Лыскове, да кто тут может что о нём знать?

Пограничники подошли к Стёпке.

– А ну-ка, покажь нам свои документы.

Стёпка показал свою единственную бумажку. Бумажка никакого впечатления не произвела. Вяло и без всякого интереса, исполняя давно заведенный порядок, пограничники обыскали Стёпку – ничего подозрительного. Выпотрошили сумку, заставили снять сапоги, порылись в карманах и обнаружили там казённый пакет из плотной серой бумаги, в который Стёпка сдуру завернул весь свой официально наличный капитал.