Две силы
Шрифт:
– Значит, кто-то ликвидировал и Сидорова, и Кузнецова. Ясно, как апельсин.
Медведеву Берман не ответил ничего. Экономным движением руки он подозвал к себе Нечапая.
– Вы, товарищ, скачите сейчас же в Троицкое и передайте в Неёлово по телефону мой приказ: сейчас же опечатать квартиру старшего лейтенанта Кузнецова.
Медведев даже побагровел от негодования.
– А это зачем?
– А затем, товарищ Медведев, – сказал Берман официальным тоном, – что эта фуражка была прострелена пустой. Посмотрите на выходное отверстие – ни одного осколка черепной кости.
Трудно было бы подсчитать, сколько простреленных черепов видел и продуцировал на своём
Как бы услышав его невысказанный вопрос, Берман сказал по-прежнему кратко и официально:
– Самое вероятное – боязнь ответственности и попытка замести следы. Но могут быть и другие объяснения… Сколько дней хода до перевала?
– Хорошего хода – дня четыре.
– Значит, верхом дня три?
– Точно так.
– Но полоса альпийских лугов начинается раньше?
– Точно так, но не намного.
– Ну, значит, остаётся авиация…
В ТАЙГЕ
Бывший лейтенант Кузнецов шагал, сам не зная куда, только бы подальше. И поскорее. На ходу он передумывал свои действия на мосту и всё больше и больше проникался неприятным ощущением какой-то технической ошибки. По своему служебному опыту он уже знал давно: человек торопится, иногда даже и волнуется, а потом приходит спокойная следственная группа, которой ни торопиться, ни волноваться совершенно незачем, и, вот, в плановых намётках преступника оказываются вопиющие дыры. Могли, например, найти стреляную гильзу, нужно было найти её самому, но было темно… Следы на мосту… Погода была влажная, следы, вероятно, остались. Могут найти, с ищейками, и остатки сожжённого обмундирования. Металлические пуговицы сгореть, ведь, не могли… Ну, мало ли что ещё… Словом, настроение у бывшего лейтенанта было придавленное.
По той же тайге, но в совершенно определённом направлении шагал и Стёпка. В противоположность бывшему лейтенанту, Стёпка захлёбывался от восторга. Не только потому, что он снова был на свободе, что где-то, не так уж далеко, ждёт его Лыско, а при нём, Лыске, есть ещё и спирт, а, главным образом, от восторга перед самим собой: вот как ловко он всё это обтяпал: и этого цыганистого комара провёл, и борова на тот свет отправил, и машину перекинул в воду – ай-да Стёпка, знай наших! Единственным тёмненьким пятнышком на правой руке Стёпки болталась цепь. Нужно было по Боровским карманам пошарить, там, наверное был ключ от цепи. Ну, всего сразу не сообразишь, а там видно будет.
Сквозь ночь и тайгу Стёпка шагал медленно и осторожно: не дай Бог свернуть себе ногу так близко от этого проклятущего моста, уж завтра-то там будут всякие люди, начнут искать… И этот цыганистый комар, наверно, прилетит. Стёпка окончательно решил отряхнуть со своих ног прах своей таёжной родины и смываться то ли к сойотам, то ли к китайцам. Тут рано или поздно поймают, и уж тогда не убежишь…
На первом же привале Стёпка попытался избавиться от цепи. Браслет был довольно широк, но не на столько, чтобы просунуть сквозь него жилистую бродяжью руку. Разве разбить его? Стёпка положил руку с браслетом на камень и другим камнем сплюснул браслет по одному диаметру. Потом – по другому, перпендикулярному. Потом ещё и ещё раз. Через полчаса на браслете появилась трещина. Ещё через полчаса браслет лопнул, наполняя Стёпку новым восторгом перед самим собой. “Эх, быть бы мне министром или генералом!” Но эта перспектива даже
Стёпка раскрыл чемодан. Там были белый хлеб, какие-то консервы, колбаса, коробка с кетовой икрой и прочее, и прочее. И, что самое важное, была алюминиевая фляжка ёмкостью литра в два. Вид фляжки наполнил Стёпкину душу новым порывом восторга: не будут же люди воду или чай во фляжке возить!
Во фляжке, действительно, не было ни воды, ни чаю. И пробка была такая занятная, ровно стаканчик. Стёпка налил стаканчик, но чей-то голос сурово сказал: “Опять напьёшься и опять влипнешь!”
Стёпка опустил руку со стаканчиком. В самом деле, прошёл он вёрст с двадцать, не больше, ночью по тайге не побежишь. Уж и сейчас, наверно, на мосту сидят чекисты, всё нюхают, а потом с собаками пойдут по Стёпкиным следам. Мысль о собаках привела Стёпку в несколько нервное настроение, как это он до этих пор о собаках не вспомнил? И ещё о том, как он в Лыскове, вот тоже так надрался и проболтался. И ещё тоже из-за спирта попался у этого проклятого коопа. Вот теперь в самый раз бы выпить. А собаки?
Другой, тоже нездешний голос, шептал Стёпке о том, что вот уже сколько дней ни маковой росинки не было. И в горле совсем пересохши после таких волнений. И что одна стопочка, что она значит?
Так сидел Стёпка со стаканчиком почти уже у губ и с гражданской войной на душе: выпить – не выпить? Первый голос, наконец, одолел. Стёпка, тяжко вздохнув, вылил стаканчик обратно во фляжку и за этот подвиг был вознагражден новым припадком восторга: “Железный человек этот Стёпка, эх, быть бы ему генералом!”
Но на хлеб, икру и прочее никакого запрета не было. Основательно подкрепившись, Стёпка начал соображать. Прежде всего, где именно Лыско? Стёпка припомнил: так – речка, так – мост, так – Троицкое с его паршивым коопом, от моста Стёпка шагал на полдень, всё это вырисовывалось в его бродяжьем мозгу с точностью фотографического снимка. Словом, Лыско был почти найден. Оставался вопрос о собаках. Но и против собак были свои способы. Стёпка пожертвовал стопку водки на омовение своих подошв и, как показали дальнейшие события, его очередные предохранительные меры были уже излишними. К вечеру того же дня сыщики с ищейками дошли до кострища, и дальнейших следов ищейки унюхать уже не смогли.
Стёпка, шагая всё дальше на полдень, норовил использовать всякий ручей, чтобы пройти по его дну несколько сот шагов, обёртывал свои ноги травой и ветками, потерял на этом часа два пути, но после полудня всё-таки нашел Лыско.
Лыско, стреноженный, пасся на прежнем месте. Завидя Стёпку, он приветливо заржал. Ближайшее знакомство принесло Лыске некоторое разочарование: не было слышно такого близкого и привычного сивушного духа, Стёпка это или не Стёпка? Но Стёпка уже обнимал Лыскину шею, трепал его по плечу и говорил всякие хорошие слова, не очень приличные по содержанию, но очень ласковые по тону. Содержания Лыско, к счастью, не понимал, но тон не оставлял никаких сомнений.
Стёпка навьючил на Лыско остатки своей ноши, взял в руки повод и оба друга двинулись дальше, до ночи нельзя было и думать об остановке. Поздним вечером, развьючив и стреножив Лыско, Стёпка устроился под какой-то мохнатой елью, и сейчас никакие голоса, ни здешние, ни нездешние, не стояли между Стёпкой и фляжкой. Ночь была – хоть глаз выколи, костра Стёпка не решился развести, снова стал моросить мелкий осенний дождик, очень холодный дождик на этой высоте, но под елью было сухо, и Стёпка предался неограниченному наслаждению жизнью.