Две возможности
Шрифт:
— Не брала — вот как? — терпеливо осведомился Дейкин. — Тогда кто ее взял? Человек с луны?
— Я! Это я стрелял в Квина! Я убил пятерых из них — Эндерсона, Жакара, дока Додда, Холдерфилда, Уолдо! Я придумал весь этот чертов план!
— Мне пришлось так поступить, Рима, — сказал Эллери. — Не было никаких доказательств. У меня было только одно оружие — любовь Кена к вам. Поэтому мы все инсценировали — обвинение, появление Чарли Брейди с ложной информацией о сравнении следов шин, которых там не было, ваш арест… Это было жестоко, Рима, но у нас не было другого способа установить вину Кена.
В доме было тихо, словно здесь произошла очередная смерть и люди собрались на Алгонкин-авеню, ожидая, пока вынесут гроб. (Возможно, они в самом деле там собрались.) Рима неподвижно лежала на кровати.
— Кен
Эллери понял всю двусмысленность своего вопроса, стоя над ее неподвижной маленькой фигуркой. Уходя, он со вздохом подумал, что его райтсвиллские «триумфы» никогда не оставляли ничего, кроме ощущения горькой иронии.
По крайней мере, в этом было постоянство!
Вторник, 13 июня
— Но мы не можем ничего вытянуть из Шалански и Дейкина, — сказала Мальвина Прентис. — Если им вообще известно что-нибудь важное, в чем я сомневаюсь.
— Единственный человек, кроме вас, — добавил Фрэнсис О'Бэннон со своим тщательно отрепетированным гарвардским произношением, — который может рассказать нам всю историю, это Уиншип, но он вроде бы отказывается говорить даже со своим адвокатом.
— Почему он это сделал, Эллери, и как вы это разгадали? Вот что хочет знать «Архив», прежде чем на вас накинутся Ассошиэйтед Пресс, Юнион Пресс и все остальные, так что если вы рассчитываете ускользнуть на этом поезде…
Была вторая половина дня, когда «Придорожная таверна» напоминала судно, попавшее в штиль в пустом море. Гас уныло читал бюллетень состязания в бридже, и в салоне ощущался запах мыльной пены. Увернуться было невозможно. Эллери уже изложил Шалански историю трагедии Уиншипа, с юридическими формальностями было покончено, его присутствие не требовалось до начала суда, так что, казалось, он может ехать на юг первым поездом. Однако у Эллери оставалось ощущение незавершенного дела. Его пугало положение Римы. Куда ей идти? Как жить? У нее не было ничего — ни дома, ни денег, ни друзей. Эллери долго размышлял над этой проблемой. Наконец он вспомнил о Музее естественной истории в Слоукеме и докторе Джозайе Булле. Но, вернувшись из Слоукема, Эллери даже не смог связаться с Римой. Она заперлась в доме Додда, не желая никого видеть, и отказывалась подходить к телефону. Поэтому Эллери отправил записку на Алгонкин-авеню с Хоузи Даулингом, пожилым посыльным из телеграфной конторы в «Блумфилд-блоке», и стал готовиться к отъезду. Но он медлил, так как не хотел уезжать из Райтсвилла, не повидавшись с Римой, и даже мечтал о вторичном совместном посещении Итайоа. Задержка оказалась роковой. Розалинд Расселл и ее мужчина Пятница [83] поймали его на вокзале, и теперь, чтобы вырваться из их цепких лап, ему предстояло заплатить выкуп на манер Шахерезады и вернуться на станцию к сданному в камеру хранения чемодану и следующему поезду, отправляющемуся в 18.02.
83
Пародируется название популярной кинокомедии о репортерах «Его девушка Пятница» с участием Розалинд Расселл и Кэри Гранта.
— Что меня мучило от начала до конца, — со вздохом заговорил Эллери, — это скучная проблема мотива. Чем больше я ломал голову над происходящим, тем сильнее убеждался, что эти преступления не были делом рук маньяка-убийцы. Маньяк не пытается скрыть свои злодеяния — он обычно щеголяет ими, — а тут вообще было неясно, являются ли эти смерти убийствами; каждая из них могла быть естественной или случайной. И когда стало очевидным, что смерти происходят в заранее
Эллери без особого аппетита глотнул пива. Фрэнсис бешено строчил в своем блокноте.
— Я обдумал каждую возможную мотивировку. Ненависть. Месть. Ревность. Страх перед разоблачением. Устранение каких-либо препятствий. Самозащита. Защита кого-то другого или других. И против каждого мотива находил сильные возражения. Кроме одного — наживы.
— Наживы? — нахмурилась Мальвина. — Но…
— Знаю. Но вы не можете отрицать, мисс Прентис, что в этом деле, по крайней мере до определенного момента, постоянно фигурировали деньги или их очевидное отсутствие. Жажда наживы казалась разумной теорией. Но, разобрав ее по косточкам, я увидел, что она не имеет смысла. Мак-Кэби после смерти оставил большое состояние, которое перешло к Додду. Смерть Джона Спенсера Харта предоставила Додду широкое поле деятельности в «Райтсвиллском производстве красителей». Снова выигрывает Додд. Что касается Харта, то он умер не просто бедняком, но банкротом. Том Эндерсон умер, владея пятью тысячами долларов, данных ему Доддом, которые, по глупости Эндерсона, были присвоены Жакаром, но Жакар вскоре также погиб, а деньги Эндерсона были найдены Дейкином и, так как Рима не захотела их принять, вернулись к первоначальному дарителю. В третий раз Додд оказался в выигрыше. Но что он сделал? Завещал большую часть унаследованного состояния райтсвиллской больнице! Тупик. Холдерфилд? Умер разоренным. Джонатан Уолдо? От его смерти не выиграл никто: портновский бизнес и дом принадлежали его брату Дэвиду. Я пришел к озадачивающему выводу, что, хотя жажда наживы была единственным вероятным мотивом, в результате этих семи смертей никто ничего не приобрел.
Имелись и другие сложности, — продолжал Эллери, обращаясь к грязному потолку заведения Гаса Олсена. — Были ли все смерти естественными и случайными или же они последовали в результате преступлений? Являлись ли одни из них естественными, а другие криминальными? Если так, то какие? Ответить на это не представлялось возможным. Улики отсутствовали полностью. Если это преступления, то они были безупречными. И тогда мне повезло впервые за два месяца.
— Каким образом? — осведомилась Мальвина Прентис. Карандаш О'Бэннона выжидающе застыл.
— В ночь с субботы на воскресенье в номере конхейвенского отеля Дэвид Уолдо открыл мне факт, о котором я не знал. Близнецы Уолдо, являвшиеся свидетелями завещания Себастьяна Додда, действовали в этом качестве не однажды, а дважды — за три и за два дня до смерти Додда.
Двойное засвидетельствование завещания одного и того же человека в течение двадцати четырех часов могло означать только одно: за эти двадцать четыре часа завещатель изменил свои намерения, и его адвокат составил новое завещание.
Каковы же были условия этого нового, или второго, завещания? Они нам известны, кроме нескольких мелочей. Додд оставил все деньги для финансирования новой больницы. Тогда какими были условия предыдущего, первого завещания?
— Ну и какими? — быстро спросил Фрэнсис.
— На этот счет сведений у меня было не больше, чем у вас, — улыбнулся Эллери. — Но я чувствовал, что в первом, отвергнутом завещании скрыто нечто крайне важное.
Было бесполезно допытываться у Уолдо — он всего лишь засвидетельствовал подпись Додда. Только три человека знали содержание первого завещания: Отис Холдерфилд, который его составил, Флосси Бушмилл, секретарша Холдерфилда, которая, безусловно, его отпечатала, и сам доктор Додд. Холдерфилд и Додд были мертвы, а Флосси сбежала бог знает куда с каким-то коммивояжером. Поэтому мне пришлось ломать голову самому.
Эллери уставился в пивную кружку.
— Какими бы ни были условия первого завещания, я мог не сомневаться, что они отличались от условий второго. Но это заново открывало вопрос о мотиве. Cui bono [84] в будущем времени. Не кто выиграл, а кто выиграет.
Он умолк.
— Я не совсем понимаю… — начала Мальвина Прентис.
— Додд изменил свое завещание. Мы знаем, что от этого выиграла больница. Но кто проиграл? Кто мог быть главным наследником Додда, прежде чем он за одну ночь изменил свои намерения?
84
Кому выгодно (лат.).