Две женщины и мужчина
Шрифт:
– Нет. Только…
– Только что?
– Ничего. – Девочка упрямо тряхнула головой. – Я хочу поупражняться.
Маленькое личико стало разочарованным и напряженным. Инстинкт подсказал Фейт, что дальше расспрашивать ее не следует, поэтому она попрощалась с девочкой и вышла.
– Я присмотрю за Кэти, – заверила ее Карен в вестибюле спустя несколько минут. – Возможно, ей просто нужно время. К тому же скоро ее мама вернется из больницы.
– Да, конечно. – Фейт дала ей номер телефона квартиры Кейна. – Позвоните, если… если понадобится моя помощь.
– Разумеется.
«Это, – подумала Фейт, – куда легче сказать, чем сделать».
– Конечно, эти шакалы подкараулили его у выхода, – свирепо сказал Бишоп, глядя на экран телевизора.
Как и прежде, Кейну в лицо совали микрофоны и выкрикивали вопросы, но теперь он выглядел совершенно опустошенным и потерянным и словно не понимал, что происходит вокруг, пока один из репортеров не осведомился, что он почувствовал, узнав о зверском убийстве своей невесты.
Кейн устремил на репортера такой взгляд, что все остальные умолкли, и в наступившей тишине произнес с холодной решимостью:
– Вознаграждение в миллион долларов, предлагавшееся за информацию, которая могла бы помочь спасти Дайну, будет выплачено лицу или лицам, сообщившим сведения, которые приведут к ее убийцам.
– Теперь всему крышка, – проворчал Бишоп.
– Неужели Ричардсон не мог его остановить? – спросила Фейт.
– Очевидно, нет.
Детектив что-то шептал на ухо Кейну, но тот, не обращая на него внимания, повторил свое обещание, чеканя каждое слово. Только убедившись, что все репортеры зафиксировали его предложение в блокнотах или на диктофонах, он позволил Ричардсону усадить себя в машину.
Когда тележурналист начал скороговоркой перечислять жуткие факты находки тела Дайны, Бишоп приглушил звук и посмотрел на Фейт.
– Вот так, – с горечью сказал он.
– Что, по-вашему, произойдет теперь?
– Начнется свистопляска. Каждый репортер в городе будет пытаться раскрыть убийство Дайны, не говоря уже о частных детективах и сыщиках-любителях.
– Но, может быть, это к лучшему? – предположила Фейт. – Я имею в виду, когда столько людей…
– Это только замутит воду. И Ричардсон не шутил, предупреждая Кейна, что его могут обвинить в пренебрежении безопасностью людей, если кто-то будет ранен или убит, пытаясь заработать обещанное вознаграждение.
– Он не в состоянии сейчас ясно мыслить.
– Да, и потом об этом пожалеет. Но сейчас…
– Вред уже причинен?
– Боюсь, что да. Хуже всего, что это может побудить убийц Дайны к отчаянным действиям, на которые они иначе бы не решились, – с мрачным видом изрек Бишоп.
– Они могут начать охотиться за Кейном?
– Едва ли. Сейчас он слишком на виду. – Бишоп сделал многозначительную паузу и посмотрел прямо ей в глаза. – Но они могут заняться вами. После смерти Дайны вы стали ключом к разгадке тайны Фейт.
– Ключом, лишенным памяти.
– На их месте, – угрюмо заметил Ричардсон, – учитывая, что целый город пытается разгадать, кто я такой, и получить миллион за мою голову, я бы
– Я бы тоже, – неохотно согласилась Фейт.
Фейт знала, что это время называют «колдовским часом». Три часа ночи, когда весь мир, казалось, замер и не слышно ничего, кроме биения собственного сердца.
Кроме, может быть, «Лунной сонаты».
Кейн играл так тихо, что это не разбудило бы Фейт, если бы она спала. Но она уже несколько часов лежала на кровати, глядя в потолок, а вскоре после полуночи он начал играть.
Тихие звуки проникали ей в самую душу, задевая за живое, вызывая ответную бурю чувств и заставляя еще острее осознавать свое одиночество.
Фейт думала, что Кейн позволяет нотам выражать его горе и тоску, которые он все еще не в состоянии проявить иным способом.
Кейн вернулся в квартиру таким замкнутым и отчужденным, что до него было невозможно достучаться, даже если бы она осмелилась на такую попытку.
С ней Кейн держался формально и равнодушно, как с совершенно посторонней – с гостьей, которую он терпит в доме только из вежливости. Не раз ей казалось, что он вообще ее не видит.
И вот теперь, в «колдовской час», Фейт без сна лежала в его спальне, так как Кейн весьма холодно убедил ее продолжать ею пользоваться, слушая, как он играет на фортепиано с такой душераздирающей болью, что ей хотелось плакать.
Фейт натягивала подушку на уши, но даже приглушенные звуки причиняли ей страдания. Она не хотела их слышать, не хотела чувствовать его горе.
Интересно, знала ли Дайна, как ей повезло?
Наслаждалась ли она любовью Кейна или тяготилась ею, зная, что у них нет будущего? Сцены между ними, которые видела Фейт в своих снах и видениях, были наполнены радостью интимности и секса, но были ли они так же полны любовью? Этого она не знала.
И не могла об этом спросить – во всяком случае, теперь…
Пляж выглядел мирным и спокойным, как всегда. Волны звучали, как музыка, – вернее, так, как, по мнению Дайны, должна была звучать музыка для тех, кто ею наслаждался; ритмично, как пульс, но все же приятно.
Песок под ее босыми ногами был теплым – сначала сырым, а потом просто мокрым, когда волны начали касаться ее ступней. Она продолжала идти дальше.
Впереди появилась знакомая мужская фигура, и Дайна улыбнулась. Если она ускорит шаг, то догонит его.
Но как бы быстро она ни шла, он по-прежнему оставался на таком же расстоянии от нее. Дайна пустилась бегом. Ее сердце громко стучало, дыхание стало неровным, но расстояние между ними не уменьшалось.
Наконец Дайна остановилась, чтобы перевести дух, и с удивлением обнаружила, что пляж исчез. Она все еще слышала ритмичную, успокаивающую пульсацию волн, но теперь находилась на стройке, где сооружался дом по проекту Кейна.
Обойдя вокруг стального каркаса, Дайна нахмурилась, так как сзади дом выглядел уже готовым зданием с окнами, сверкающими на солнце. Странно! Почему Кейн построил только половину дома?