"Две жизни" (ч.II, т.1-2)

Антарова Конкордия Евгеньевна

Простившись с Сандрой, которого он поручил попечениям Артура, лорд Бенедикт прошёл в свой кабинет, куда пригласил Мильдрея. Подкрепив проголодавшегося гостя лёгким ужином. Флорентиец рассказал ему, что состояние Алисы, при которой неотлучно дежурят Николай, Наль и Дория, гораздо лучше, но сознание к ней ещё не вернулось.

— Надо благодарить жизнь за её болезнь, Мильдрей. От скольких мучительных минут она избавила Алису.

— Да, если бы ей пришлось присутствовать при тяжелейшей сегодняшней сцене и увидеть всю бездну жестокости и холодности её родных;- она уж наверное заболела бы, если бы и была здорова. — Лорд Мильдрей передал Флорентийцу все подробности, вплоть до угрозы судом и отношения Дженни к его письму.

— Я

в этом не сомневался. Но всё же обязан был сдержать слово, данное пастору. Бедная Дженни, как будет печальна её жизнь и как ужасна старость. Ещё только раз ей будет предоставлена возможность отойти от зла, и она снова её отвергнет. А когда жизнь покажется ей адом и она сама обратится ко мне, — я уже не много смогу для неё сделать. Спасибо, друг, за помощь. Вы очень устали за последнее время, выполняя мои поручения. Я оценил вашу твёрдость и усердие, на которые можно положиться, и не забуду об этом. И всё же это не конец. Я буду просить вас поехать завтра утром в контору к мистеру Тендлю и отвезти ему моё письмо. Если найдёте возможным, постарайтесь привезти Тендля с собой. А теперь ещё раз спасибо, идите, отдыхайте и не беспокойтесь об Алисе.

— Когда я подле вас, лорд Бенедикт, я не знаю ни страха, ни волнения. Только если я чувствую себя отъединённым — как в ту ужасную ночь, когда вы бросили мне в окно записку, — я страдаю и сознаю себя беспомощным и несчастным.

— Если кому-то, как и вам, протянута моя рука, тот не может знать ни страха, ни отчаяния. Кто полностью владеет собою, тот всегда держится за мою руку. И все его дела — от самых простых до самых сложных — я разделяю с ним. Если же раздражение вкрадывается в его дела, — значит, он выпустил мою руку, нарушил в себе гармонию и САМ не в состоянии удержать моей руки. Помните об этом, мой друг, и старайтесь даже в такие тяжкие дни, как сегодня, хранить в сердце не только равновесие, но и радость.

Простившись с Мильдреем, Флорентиец поднялся к Алисе, побеседовал с Наль и возвратился к себе, когда весь дом уже погрузился в сон.

Долго сидела Дженни после ухода Сандры и Мильдрея и никак не могла прийти в себя. Мысли её бегали по всей её жизни, от самого детства и до этой последней минуты. Но ни на чём она не могла сосредоточиться. То ей удавалось несколько успокоиться на мысли, что сумма денег, оставленная ей, и проценты с капитала матери обеспечивают им безбедное существование. То она начинала сравнивать себя с Алисой — и снова в ней закипало бешенство. То ей казалось совершенно необходимым, точно кому-то назло, выйти немедленно замуж. Но и тут её охватывало раздражение. С недавних пор она нередко проводила время в обществе мистера Тендля. Она ездила с ним кататься, ходила в театры и рестораны. Но ни разу не спросила о том, как он живёт, чем занимается. Она видела в нём только сносного, развлекающего её поклонника, считая, что он достаточно вознагражден, получив право любоваться её красотой. Когда же оказалось, что Дженни проворонила удобный случай, что Тендль богатый помещик, человек с положением и связями, а его занятия адвокатурой просто фантазия от безделья, и жених он вполне завидный, — у Дженни сдавливало горло от ярости при мысли, что она сама же его и оттолкнула.

Измученная, не умеющая владеть собой, девушка впервые почувствовала себя совершенно одинокой. Только сейчас, под раздававшийся в мёртвом доме храп пасторши, она оценила огромность потери отца. Как ни протестовала она при его жизни против установленных им правил, против чести, которой он требовал от всех в доме и которая стесняла Дженни, она знала, что в отце она всегда найдёт друга, поддержку и утешение. Даже в тех случаях, когда Дженни бывала кругом виновата, пастор не повышал голоса. Он только так страдал за неё, что дочь уходила умиротворённая. И при его жизни Дженни ничего не боялась. А теперь в её душе поселился такой страх перед завтрашним днём, что ей хотелось прижаться хоть

к чьему-нибудь плечу, чтобы только почувствовать опору.

Вспомнив о письме Флорентийца, она принялась его читать. И чем дальше читала, тем становилась спокойнее. Казалось, каждое слово раскрывало ей её ошибки. Ей захотелось увидеть лорда Бенедикта, говорить с ним, помириться с сестрой…

Внезапно в зал вошла пасторша.

— Что ты сидишь в потёмках, Дженни? Нам с тобой надо переговорить о тысяче вещей и принять какое-то решение. И чем скорее мы это сделаем, тем легче будет нам выпутаться.

Пасторша опустила шторы и зажгла лампу. И всё обаяние письма, которое Дженни успела спрятать, улетучилось. Вместе с матерью в комнату ворвался вихрь страстей. И снова в Дженни запылали бунт и протест.

— Будем ли мы с тобой судиться с Бенедиктом? Ведь Алису вырвать без суда будет невозможно. А нам девчонка необходима в доме.

— Я думаю, мама, с обсуждением этого вопроса подождем до завтра. Надо спросить кого-то опытного. Мы с вами ничего в этом не понимаем.

— Кроме Тендля, Дженни, у нас нет сейчас никого, кто мог бы растолковать нам юридическую сторону дела. Тебе надо написать ему письмо с извинениями и пригласить к себе. Он так влюблён, что, конечно, будет радёхонек тут же прискакать.

— Ах, мама, после смерти папы вы не даёте мне ни минуты побыть одной и подумать о чём-нибудь, кроме материальной стороны жизни. Но я могу не желать…

— Дженни, ты знаешь, как я тебя люблю, — перебила дочь пасторша. — Я охотно увезла бы тебя в самое шумное место, где бы ты могла развлечься. Но именно сейчас мы с тобой должны не теряя ни минуты продумать, как нам дальше строить нашу жизнь. Но прежде всего Алиса должна быть возвращена домой. И тогда ты можешь выбирать: или немедленно выйдешь замуж за Тендля, или мы поедем путешествовать в поисках подходящих встреч. Замужество с Тендлем имеет, конечно, много преимуществ. Но английский закон строг в части развода до такой степени, что было бы немыслимо освободиться, окажись он неподходящим мужем.

— Да погодите, мама, делить шкуру неубитого медведя. Я согласна написать Тендлю записочку и обещаю вам, что постараюсь повлиять на Алису, не доводя дела до суда. Она девчонка упрямая, но всё же можно попытаться. Я ей напишу и буду звать её приехать повидаться. Ну, мы и постараемся её не выпустить больше. Пусть опекун тогда судится с нами.

— Нет, Алиса не упряма. Если с ней обращаться ласково, — чего нам с тобой никогда не хотелось делать, — из неё можно верёвки вить. Покойный папенька не столько любил её, сколько отлично понимал эту черту её характера и пользовался ею. Девчонка воображала, что он души в ней не чает, и отвечала ему настоящей преданностью. Если хочешь, чтобы Алиса приехала, притворись, что тоскуешь, напиши побольше ласковых слов. Она размечтается и приедет.

Умная Дженни, отлично понимавшая цельность и прямоту характеров отца и сестры, не заблуждалась по поводу их отношений. Она знала сходство вкусов и идей, на которых покоилась их дружба. Но что единственным подходом к Алисе были ласка и призыв к милосердию, — в этом Дженни не сомневалась. Написав коротенькую записку Тендлю, шутливо прося её извинить, — Дженни отдала записку матери, которая настаивала на том, чтобы самой отвезти её молодому человеку.

Правда, пасторша не столько верила в свои дипломатические таланты, сколько ей хотелось теперь убедиться в богатстве Тендля, который жил, судя по адресу, на одной из лучших лондонских улиц. Наскоро перекусив, пасторша отправилась в город. А Дженни села за письмо к Алисе. Сначала ей казалось, что письмо это написать легко и просто. Но прошло уже почти четверть часа, а на листе красовалось трафаретное: "Милая Алиса". Привычное горделиво-снисходительное отношение к сестре, властный, приказной тон, с каким она всегда обращалась с сестрой-дурнушкой, не позволяли ничего другого, что сама Дженни понимала как ласку.