Две жизни. Часть IV
Шрифт:
Из Великих Братьев теперь я видел только Али, Раданду и Флорентийца. И. подвел нас ближе к группе и поставил между Али и собой.
– Друг мой, мой бедный брат, – снова заговорил Раданда. – Я всем сердцем прощаю тебе все то оскорбительное, что ты говорил здесь обо мне. Ты не повинен в том, что не можешь видеть иначе, потому что страсти заполонили тебя и закрыли твои глаза духа. А разве может понимать что-либо человек, если смотрит на дела и вещи одними телесными глазами? Все, все я прощаю тебе и молю Великую Мать и всех Ее служителей защитить и помиловать тебя от всех печальных последствий, что ты пробудил и вызвал к жизни за годы пребывания здесь. Не ты виновен, что я был слаб и допустил своею излишней добротой разлад в тебе. Я должен был своею строгостью защитить тебя
Лицо человека выражало сарказм, он, видимо, не верил ни единому слову настоятеля, ядовито улыбался, но молчал.
– Брат мой, мой несчастный Беньяжан, не в первый раз, а в третий стоишь ты перед Белыми Силами и вступаешь с ними в борьбу, – заговорил Рассул. – Первые два раза я мог спасти тебя, мог поручиться за тебя перед Белым Братством, которое укрыло тебя здесь, предоставив тебе все возможности к труду и деятельности, какие ты хотел бы избрать себе по вкусу и склонностям.
Но, окруженный доверием и любовью, ты занимался тем, что искал недостатки в окружающих. Перечисляя их пятна, ты обманом ввел сюда свою несчастную жену и мертвого теперь своего друга, которых ты сделал предателями, ворами и рабами своими. Я не буду перечислять все твои гнусные поступки здесь, ты их сам хорошо знаешь. Скажу тебе только одно: бессилен в этот третий раз помочь тебе, больше не могу взять тебя на поруки. Ты можешь надеяться лишь на милосердие Раданды и И., можешь рассчитывать только на собственные силы. В последний раз я, грешный Рассул, могу еще умолить великое Светлое Братство об одном: защитить тебя от темных сил после смерти, предоставив тебе такой угол на Земле, где бы ты в непрерывном труде и суровой дисциплине мог приготовить свой дух к смерти в чистоте сердца и мире, ибо иначе никакие силы Света не смогут вырвать тебя из вековой власти злых. Нет для тебя свободного выхода отсюда, как ты об этом мечтаешь, не потому, что тебя кто-либо здесь держит. Нет, твои вечные раздражение и злоба, осуждение и лицемерие парализовали сейчас твои руки и ноги. Ты не можешь ни с места двинуться, ни взять руками этой дивной цепи, которую ты запятнал злодеяниями и кровью. Выбирай сам свою судьбу. Или ты поедешь в тайную Общину, спасенный в последний раз Милосердием. Там будешь вылечен и приготовишься долгими годами тяжелого труда к чистой смерти, как я тебе уже сказал. Или…
Дартан умолк на минуту, лицо его стало символом печали, по темной щеке медленно скатилась крупная слеза. Он ее смахнул и продолжал голосом таким слабым, нежным и скорбным, услышать который от великана я не ожидал. Мне казалось, что мощи этого великана и предела нет.
– Или ты умрешь здесь, сейчас, и темные силы завладеют твоим духом. Ты сам хорошо знаешь, что это значит.
Дартан умолк, и гробовая тишина в трапезной нарушалась только тяжким, свистящим дыханием Беньяжана. Он стоял неподвижно, точно статуя, и всю его борьбу отражало только лицо. При всем мужестве, которое я ощущал в сердце, я пал на колени и молил Флорентийца, самого милосердного из всех милосердных, спасти, ободрить, поспешить на помощь к несчастному.
Я увидел божественно прекрасный образ моего великого друга рядом с Беньяжаном. Он взял одну его лишенную движения руку и положил ее ему на сердце, поддерживая ее своей чудесной рукой. Другой своей рукой он положил вторую руку страдальца ему на лоб.
– Взгляни на стены. Там ясно видна картина, что ждет тебя, если умрешь сейчас.
Колоссальная фигура Беньяжана вся задрожала, из горла его вырвался хрип, и, если бы сила Флорентийца его не поддержала, он рухнул бы снова на пол.
– Не медли, – сказал Али. – Еще минута, и милосерднейший
Еще одна судорога потрясла тело несчастного, еще один раз, показалось мне, он увидел что-то ужасное, и он выдавил из себя хрип:
– Я согласен ехать в тайную Общину.
Рассул пододвинул брату скамью и с помощью Флорентийца усадил его. Флорентиец выпустил руки несчастного из своих, и они рухнули, бессильно повиснув до самого пола. Но руку свою на голове Беньяжана он оставил, и под влиянием силы Флорентийца лицо страдальца приняло спокойное выражение, глаза перестали бегать и дыхание стало легче.
– Тебе, нарушителю покоя, всюду, где ты ни селился, дает Великая Жизнь в последний раз свою защиту: ты будешь немым и глухим до тех пор, пока в сердце своем не найдешь добрых и чистых сил, пока в сознании твоем не возродятся благородные мысли, пока труд твой не станет полезен другим людям, к которым станешь доброжелателен сам. Постепенно, как только будет светлеть дух твой, начнут возвращаться к тебе речь и слух, – заговорил снова Али, и голос его походил на гром.
– Встань, найди силы выйти отсюда, сесть на мехари и доехать до нового места жизни. Помни, все время помни картину, что показал тебе Флорентиец, и да поможет она тебе выбраться на светлую тропу. Не бойся, тебя довезет надежный конвой, и в новом месте тебя никто преследовать не будет. Живи, мною благословленный, призывай имя мое в минуты невыносимого разлада, и я разделю бремя твое, облегчу тяжесть твоих страданий.
Али благословил Беньяжана и сказал Рассулу:
– Надень на шею брата твоего его прекрасную цепь. Ты испортил ее, – обратился он к Беньяжану. – Она принадлежала великому, радостному существу, гармония которого была устойчива и помогала Светлому Братству передавать его энергию Земле. Ты украл цепь у своего брата, но, видишь сам, она потеряла свои могучие свойства, а камни – прежде желтые – стали похожи на опалы. Чем больше ты грешил, тем больше менялись камни, походя на слезы, дрожащие под лучами солнца и переливающиеся всеми цветами радуги. По цвету этих камней сможешь судить, близишься ли ты к освобождению. С каждым малейшим поворотом к доброте и высокой мысли к камням будет возвращаться их прежний прекрасный желтый цвет. Левушка, возьми мой плащ и укутай им Беньяжана, – закончил свои слова Али, протягивая мне свой белый плащ.
Я выполнил приказание Али с большим трудом. Плащ его точно жег мне руки и казался таким тяжелым и огромным, что я еле мог накинуть его на плечи Беньяжану, для чего мне пришлось встать на скамейку. Когда я возвратился на свое место, весь обливаясь потом, точно я таскал камни, то едва мог стоять – так дрожали мои ноги и стучало в голове.
– Ясса, – услышал я опять четкий и сильный, уже не громоподобный голос Али. – Ты поедешь начальником конвоя и отвезешь в тайную Общину этого человека. Возьми десяток братьев и поезжай немедленно. Люди уже ждут у ворот. Возьми за руку этого великана и все время в пути будь рядом с ним.
Укутай его хорошо в мой плащ и, когда приедешь в Общину, сдай порученного тебе настоятелю, брось мой плащ в костер, отдохни сутки и возвращайся со всем конвоем назад. Обратно иди через скалы в пустыне и через маленький оазис черных людей.
Маленький Ясса казался игрушечным возле Беньяжана. Он взял его висевшую беспомощно руку, обернул плотно плащом громадную фигуру и пошел к двери, уводя за руку автоматически двигавшегося за ним великана, ступавшего так тяжело, точно шла рота солдат. Это были страшные минуты. Мне казалось, что тяжелые шаги человека были прообразом тех лет муки и искупления, на которые он себя обрек.
– Подойдите ко мне, – услышал я голос Али, но не понял, что он относится ко мне и Андреевой.
Я почувствовал, что она взяла меня за руку, повернулся к ней и обомлел. Лицо сверкающей силы, уверенности, светлой доброты, с глазами, метавшими молнии Света, смотрело на меня. Наталья Владимировна ласково улыбнулась мне и потянула меня за собой. Я снова почувствовал, что она мне близка, ближе чего быть невозможно, мать и сестра. Если бы она вела меня в пустыню, а не к Али, я шел бы за ней всюду в полном доверии и радости.