Две жизни. Мистический роман. Часть 2

Антарова Конкордия

Видя, что мать не уходит, она накинула черный плащ, который, вместе со шляпой, придал ей вид дамы, готовящейся выйти из дома. Категорически запретив пасторше следовать за собой, Дженни вышла в переднюю. По дороге она соображала, как должна вести себя леди, выходя к лакею. Точного представления у нее об этом не было. Но прежде чем Дженни успела что-либо сообразить, она увидела отлично одетого человека, которого приняла бы на улице за настоящего джентльмена. С вежливым поклоном он подал ей письмо, вновь откланялся и сейчас же вышел, не проронив ни слова.

Дженни была озадачена. Только она приготовилась улыбнуться и попросить его подождать, пока она напишет ответ, как осталась одна, будто сюда никто и не приходил. Дженни инстинктивно

почувствовала какое-то пренебрежение к себе со стороны передавшего ей письмо. Хотя это и был слуга, но все-таки он был молодым мужчиной, и мог бы заметить, что перед ним стоит красавица и у него есть благовидный предлог ею полюбоваться. А он даже не взглянул на нее.

Пасторша, нетерпеливо подглядывавшая в щелку, выскочила в переднюю, удивляясь, почему Дженни не вскрывает письмо. Однако Дженни в тот момент ощущала только ярость. Она ясно видела, что конверт надписан четким, красивым, еще не совсем оформившимся женским почерком. Гнев Дженни обрушился на пасторшу; она заявила, что та была груба и вульгарна с лакеем, из-за чего он и вылетел пулей из их дома. Тут же Дженни обвинила мать в подслушивании и подглядывании у дверей. И чем больше Дженни сознавала, что причина ее ярости не в матери, а в ней самой, тем больше она злилась. Впервые она узнала в себе материнскую черту характера – доходить до бешенства, на что прежде считала себя не способной.

Увидев ужас на лице матери, Дженни сразу поняла, как безобразно она выглядела в ту минуту. Закрыв лицо руками, она убежала в свою комнату, захлопнула дверь и повернула ключ в замке.

Бросившись в кресло, она просидела несколько минут без движения, без сил, не способная что-либо соображать. Наконец, сбросив с себя плащ и шляпу, она натерла виски и шею одеколоном и взяла письмо в руки. Ее несколько удивила особенность бумаги, должно быть, не английской, и вензель с графской короной, темно-зеленой с золотом. Разорвав конверт небрежно и торопливо, Дженни прежде всего посмотрела подпись – «Наль, графиня Т.», – стояло там.

«Милая мисс Уодсворд, – пишу Вам по поручению моего мужа, который просит передать, что лорд Бенедикт будет ждать Вас в воскресенье в 11 часов утра в своем доме. Отец же просит сообщить, что время его очень точно расписано. И Вам он отдает его с большой любовью и радостью, но, к сожалению, только от 11 до 12 часов.

Примите уверения в совершенном к Вам уважении.

Наль, графиня Т.».

Чувство унижения, обида и негодование охватили Дженни. Выбор ею наряда, желание обворожить Николая, и – это письмо Наль. Девушка почувствовала сильное раздражение, все смешалось в ее сознании в какой-то сумбур и снова вызвало пароксизм бешенства. Теперь уже не на мать обрушилось ее раздражение, а на дурочку-сестру, не сумевшую, очевидно, передать письмо так, чтобы Наль об этом не узнала. По всей вероятности, узнав о письме, прелестная графиня закатила мужу сцену ревности и пожелала ответить лично, опасаясь соперничества с красивой Дженни.

Последняя мысль порадовала мисс Уодсворд и привела ее в себя. Но все же письмо она решила матери не показывать. Зная ее любопытство, Дженни оторвала от письма часть бумаги с подписью и бросила рядом с конвертом на столе, а само письмо сожгла.

Затем она вышла в ванную комнату, оставив свою дверь открытой. Как она и предполагала, пасторша немедленно шмыгнула в ее комнату. Дженни дала ей время полюбоваться короной и подписью и вернулась к себе уже остывшей от гнева. Теперь ей казалось невероятным, что она могла позволить себе настолько потерять самообладание. Ей было крайне неприятно сознавать, что она впала в ту же вульгарность, которая так коробила ее в матери. Оставаться наедине с собой и дальше казалось девушке невыносимым. И она обрадовалась матери, которая вошла к ней как ни в чем не бывало и предложила отправиться в театр за билетами на заезжую знаменитость.

За завтраком мать и дочь, не касаясь утреннего происшествия,

решили, что Алису нужно до конца недели оставить дома. Ежедневные отлучки Алисы, становящиеся к тому же все более долгими, грозили катастрофой их домашнему обиходу. Пасторша посоветовала дочери написать письмо Алисе теперь же и оставить его на видном месте. Дженни, позабыв, что Алиса уже давно не та девочка на побегушках, которой она всегда отдавала распоряжения, как своей горничной, написала ей целый ряд указаний относительно домашних дел, расписав их вплоть до воскресенья. В соответствии с ними Алиса должна была навести порядок в ее комнате, разложить по местам вытащенные ею шляпы, приготовить ей и матери туалеты к воскресным скачкам, и так далее. Кроме того, она прибавила, что Алиса сейчас не должна бывать у лорда Бенедикта, где она изображает из себя приживалку молодой графини, чем позорит мать и сестру. «Пора кончать все эти глупости» – закончила она свое послание.

Запечатав письмо, Дженни оставила его на столике в передней, где его нельзя было не заметить. Наконец обе дамы вышли из дома, очень довольные собой. По дороге они встретили знакомых, с которыми провели все время до обеда, а вскоре после этого отправились в театр. Но в душе Дженни все это время поднимались волны зависти к сестре, она не понимала, каким образом эта дурнушка смогла вызвать симпатии лорда Бенедикта, тогда как всю жизнь на Алису никто не обращал внимания, если она появлялась на людях в обществе Дженни. Мисс Уодсворт в тот день была рассеянна, чем вызвала удивление своих кавалеров, не привыкших видеть ее задумчивой.

Тем временем Алисе в доме лорда Бенедикта было, как всегда, радостно, легко и весело. Добрую и нежную девушку обожали все, начиная от Наль и Дории и кончая маленьким сыном повара, который так и тянулся к ней, если им случалось встретиться в саду или во дворе.

В тот день пастор приехал в дом лорда несколько раньше обычного и прошел с дочерью в сад; там их увидел Флорентиец и сейчас же вышел к ним. Пригласив обоих на весь конец недели в свое загородное имение, он сказал, что сегодня просит их остаться ночевать у него. За вещами пастора решено было отправить Дорию к его старому слуге Артуру, а для Алисы Наль уже заранее приготовила туалеты. Вечером один из экипажей лорда Бенедикта отвез в пасторский дом Дорию с письмом.

Старый слуга сам открыл дверь и был несказанно удивлен, увидев незнакомую леди. Когда он прочел ласковое письмо с дружеским обращением пастора лично к нему, «старому другу и верному спутнику всей жизни», Артур весь просиял и поцеловал письмо обожаемого хозяина. Пастор писал, что сожалеет, что не мог на этот раз взять его с собой, но надеется, что сможет сделать это в следующую поездку к лорду Бенедикту. А сейчас он просит его не скучать и навестить своих родных, живущих близ Лондона. Он, пастор, дает ему на это разрешение. Если Артур выедет сегодня же вечером и вернется утром в понедельник, то доставит своим родным большую радость, о которой они так долго мечтали, и сам пастор будет доволен не меньше их. «Я не буду счастлив, если стану отдыхать один, а ты будешь сидеть в городе», – заканчивал пастор. Прочтя письмо, слуга отер слезы.

– Неужели лорд Уодсворд написал вам что-то печальное? – с беспокойством спросила Дория.

– О нет, миледи, разве мой дорогой господин может кого-нибудь огорчить? Он ангел во плоти, как и мисс Алиса. Я растрогался до слез только потому, что пастор не мог уехать отдыхать, не подумав обо мне. Он много раз настаивал, чтобы я съездил к родным. Но разве я могу оставить его одного в этом аду? Если мисс Алисы нет, ему и прилечь не дадут. Верите ли, миледи, я сажусь вот здесь на стул, запираю дверь в коридор на ту половину дома, где живет лорд, и не пропускаю туда ни леди Катарину, ни мисс Дженни. Терплю каждый раз их дерзости и брань, но только так могу обеспечить хотя бы час спокойствия и тишины для господина. Уважения к его трудам и болезни у хозяйки и ее старшей дочери нет.