Две жизни. Том II. Части III-IV
Шрифт:
Если бы каждый человек владел всеми силами, которые в нём заложены, не было бы в мире ни страданий, ни ошибок, результатами которых и являются все скорби людей. Страсти, которыми окружён человек, загромождают собою весь его земной путь. Они лишают его возможности ясно видеть и распознавать истинно реальное среди того моря временных, иллюзорных красот, которые манят его и влекут в кажущийся прекрасным мир личной жизни, личной любви и личного счастья. Человек не свободен. Он живёт в плену своих условных привязанностей, и когда с его глаз спадают эти давящие телесные покровы любви, это происходит в великом страдании. Вся земная жизнь человека, по мере того как в нём просыпается мудрость, есть не что иное, как великий путь освобождения. Если бы человека так
Сейчас мы увидим жертву борьбы страстей, борьбы добра и зла, если использовать эти понятия повседневной лексики. Перед Истиной нет ни зла, ни добра. Есть только степень знания, степень освобождения, мгновение чистой любви и мира в сердце человека или мгновение бунта его страстей и невежественности. Среди глухих непроходимых лесов, окружённых болотами, среди которых безопасны только узенькие тропочки, живут люди, домогающиеся у природы её тайн. Они стараются путём тайных знаний достичь умения владеть стихиями природы. Цель этих людей – владычество над миром. Их желания – обладать всеми благами для эгоистических целей, для порабощения людей, а не для труда на общее благо. Это тёмные оккультисты, нередко составляющие страшные секты, практикующие всевозможные сексуальные извращения и нередко прибегающие к человеческим жертвоприношениям. Они повсюду через своих прислужников завлекают таких людей, которые одержимы страстями ревности, зависти, ненависти и алчности, а также всех тех, кто неуравновешен и легко поддаётся раздражению. Эти тёмные силы опутывают таких людей сетями иллюзорного могущества и удачи, чтобы, предоставив им несколько пустяковых побед, уже не выпустить их из кольца змей, которое совьёт себе каждый из поймавшихся на эти крючки людей, поддавшихся очарованию предложенных ему призрачных благ.
Пользуясь своими относительно большими знаниями – «большими» до тех пор, пока они орудуют среди невежественности и порочности, и ничтожными, когда встречают истинно свободных людей, – они создали целое племя людей карликовой расы. Эти исковерканные и внешне, и внутренне существа очень злобны, воспитаны в вероломстве, обучены многим фокусам гипноза и чёрной магии. Но этим тёмным оккультистам всё же не всегда удаётся полностью извратить натуру всех несчастных, которых им удалось поработить. Нередко среди карликов находятся такие страдальцы, которые не приемлют зло, ненависть и лицемерие. Они пытаются бежать от чёрных магов после ужасающих страданий и наказаний за отсутствие пристрастия ко злу и за отказ совершать преступления. Великие труженики Светлого человечества часто выискивают таких несчастных, спасают их и доставляют в Общину Белых Братьев. Одного из таких страдальцев вы увидите сейчас.
Мы были уже на половине пути. В лесу было темно, сыро, и я представил себе, как должны страдать несчастные карлики, которых заставляют жить во тьме непроходимых лесов всю жизнь в обществе бесчестных и жестоких людей.
– Если сотрудникам Светлых сил удаётся спасти такого порабощённого чёрными магами карлика, то его помещают в особо благоприятные для него условия, окружают самыми чистыми и ласковыми людьми, учат грамоте, всячески развивают и стараются поднять его забитый дух. Но всё же, проведя детство и юность в рабстве, побоях и полной невежественности, эти несчастные создания в духовном смысле похожи на сморщенные, засохшие грибы. Они не владеют ни одной нитью духовных сил настолько, чтобы иметь возможность возжечь в своей душе искру огня и с помощью его уничтожить те наросты грубых тканей, которые были вплетены в их организм жестокими хозяевами через страх и боль. Для них невозможно более воплощение в полноценной человеческой форме, в которой должна быть открыта возможность управлять всеми видами сил – и физических, и духовных. И милосердная Жизнь, видя их немощь, помогает им переждать
При этих словах возглас изумления вырвался у каждого из нас.
– Но не думайте, что все без исключения белые павлины – непременно перевоплощённые добрые карлики. Тех, которые пройдут такой путь, Жизнь вводит всегда в Общины Светлых Братьев, – продолжал Иллофиллион, как бы не замечая нашего изумления.
– А мой птенчик, Иллофиллион, он тоже бывший карлик? Или это просто дикий павлин, которого Зейхед-оглы подобрал в лесу? – Я спрашивал, замирая от волнения, что моя птица обычная и мне не дано оберегать драгоценную человеческую жизнь.
– Твой павлин доставлен к Зейхеду совершенно особым путём. Араб знал, что он должен передать тебе птенца, и для этого приехал специально в Общину. Ты узнаешь, как, чем и когда ты связан кармой великой благодарности с тем несчастным карликом, который теперь пришёл к тебе за нею в образе белой птицы и который в одной из жизней был твоим злейшим врагом и убийцей. Тебе предоставляется сейчас возможность возвратить ему, в свою очередь, и уходом, и любовью, долг благодарности за спасение твоей жизни в далёком прошлом.
Мы вышли на поляну, где снова было жарко. К нам навстречу шла сестра Алдаз с очень обеспокоенным лицом.
– Чудеса, чудеса и чудеса, – прошептал Бронский.
– Нет чудес, есть знание, знание и знание, – ответил ему Иллофиллион.
Сестра Алдаз, без всякого приветствия, сразу стала что-то говорить Иллофиллиону очень встревоженным голосом. Лицо её, на которое я теперь особенно внимательно смотрел после того, что сказал о ней Бронский, менялось, точно в сказке. И вся она казалась иною, в зависимости от мимики лица. Вся её фигура то вдруг как-то тяжелела, то казалась воздушной в связи со словами, которые она произносила. В ней всё было так гармонично, что содействовало выразительности её речи, и мне было понятно, что карлик с чем-то или с кем-то боролся, хотя слов её я не понимал. Он, видимо, кого-то боялся и пытался убежать.
Когда мы вошли в комнату, где лежал карлик, сестра Александра держала руки метавшегося больного, очевидно бредившего. Долго возился с ним Иллофиллион, я получал приказания подавать то одно, то другое лекарство, пока наконец больной не затих и не стал дышать спокойно.
Дав ему немного отдохнуть и подремать, Иллофиллион приступил к перевязке. Видев утром страшные зияющие раны, я и сейчас было приготовился к ужасному зрелищу. Но каково же было моё удивление, когда я увидел, что раны больше не кровоточат, а покрылись каким-то серовато-белым налётом. Иллофиллион развёл кипящей жидкости, смочил ею заготовленный дома пластырь и покрыл им раны. Больной вздрогнул, но не открыл глаз, продолжая дремать. Только когда уже он был совсем перевязан и Иллофиллион погладил его по голове, он открыл глаза, удивился, увидев вокруг себя так много людей, остановил взгляд на Иллофиллионе и улыбнулся.
Иллофиллион взял его здоровую ручонку и стал ласково с ним о чём-то говорить. Тот сначала словно не хотел отвечать, но затем заговорил быстро, жалобно, как бы о чём-то умоляя и чего-то боясь. Иллофиллион успокоил больного, отправил обеих сестёр ужинать и велел им привести с собой брата милосердия, который остался бы ночевать с больным и мог бы уйти от него только тогда, когда больной убедится, что его в обиду никому не дадут.
Через некоторое время пришёл брат милосердия. Лицо его меня поразило. Много добрых и светлых лиц видел я за это время, но такого потока любви, какой лился от всей фигуры этого человека, я ещё не видел.
Карлик едва на него взглянул, как заулыбался, что-то замурлыкал, протянул ему здоровую ручонку и постарался привстать, что ему тут же строго запретил Иллофиллион. Брата этого звали Франциск. На наше приветствие он каждому из нас посмотрел в глаза и подал руку. Но и взгляд его, и жесты, когда он здоровался с каждым из нас, – всё было таким различным, что я немедленно стал «Лёвушкой – лови ворон».
На Альвера он взглянул пристально, высоко поднял правую руку, улыбнулся и сказал на прекрасном французском языке, громко, чётко: