Две жизни
Шрифт:
– А у Меня такое страстное желание вас поцеловать, Алиса, что уклониться от него я не могу, – и оставив руку мужа, Наль подбежала к Алисе, обхватила е„ шею руками и прильнула к е„ губам.
Две женские фигуры, одна в царственной парче и жемчугах, другая в простом белом платье, одна темноволосая и темноглазая, высокая, другая синеглазая, в ореоле светящихся золотыми бл„стками локонов, гораздо меньше ростом, обе тоненькие, чистые, прелестные в своей семнадцатой весне, составляли такой контраст, что даже Сандра умолк. Наль посадила Алису рядом с собой и мужем и пододвинула ей чашечку с кофе.
– Жаль, что здесь нет некоторых из моих друзей, музыкально одар„нных, – сказал Николай. – Так просит
– О, это легко поправимо, – несколько снисходительно сказала Дженни. – У нашей Алисы род музыкального помешательства. Не знаю, способна ли она доставить удовольствие людям понимающим. Но нам с мамой она достаточно часов испортила, – смеясь и хитро посматривая вокруг, продолжала Дженни.
– Это было очень давно, сестра, когда я докучала тебе своей музыкой. Теперь моя комната и мой рояль, сэр Бенедикт, в самом конце дома, где папа специально сделал пристройку. Не верьте, что я такая несносная. Во всяком случае сейчас я не решусь огорчать никого своей игрою, – умоляюще глядя на Флорентийца, сказала Алиса.
– Моя жена и старшая дочь не любят музыки, лорд Бенедикт. А мы с Алисой отда„м ей все досуги нашей жизни. У меня в молодости был большой конфликт с отцом, так как мне хотелось заниматься искусством, а он желал, чтобы я пош„л по пути духовному. Алиса унаследовала не только мою любовь к искусству. У не„ такой большой музыкальный талант, что его следовало бы отшлифовать в хорошей школе.
– Пока я жива, – этого не будет, – четко, жестко и зло сказала пасторша.
– От твоего и е„ пения – стекла дрожат. И вообще я не желаю, чтобы Алиса осрамилась да ещ„ оскандалила нас здесь.
Пасторша вдруг стала походить на какую-то хищную лисицу. Ничего похожего на добродушие на лице е„ не осталось. А пастор, печально глядя на дочь, медленно подош„л к ней, положил руку на е„ светящуюся головку и тихо сказал:
– Храни спокойствие, дитя. У Бога много путей, какими Он призывает нас, людей. Лорд Бенедикт говорил, что люди идут пут„м гармонии и искусств также. Если Богу будет угодно дать тебе такой зов, ты найд„шь свой путь. И не смогут люди противостоять Богу.
– А я очень бы просил вас, леди Уодсворд, разрешить вашей дочери поиграть сегодня, – обратился хозяин дома к пасторше. – Если вы и ваша старшая дочь не любите музыки, то в моих гостиных вы найд„те множество альбомов с видами всего мира. А также много интересных вещей, привез„нных из путешествий. В саду мо„м немало редких цветов. Есть и оранжерея, где сейчас цветут незнакомые вам экземпляры. Судя по вашему прекрасному саду и цветникам, думаю, вы любите цветы.
– Вы заблуждаетесь, лорд Бенедикт, – прервала Дженни. – Это тоже область одержимости папы и Алисы. Но Алиса – идол в нашей семье, мы е„ обожаем, а потому выносим, конечно, все е„ фантазии.
– Мне бы очень не хотелось, чтобы Алиса играла сегодня. Но если вы уж так хотите услышать е„ любительскую игру, – криво усмехнулась пасторша, – то пусть Сандра проводит нас в оранжерею. Там я, по крайней мере, не услышу ни е„ игры, ни е„ пения.
На лице Сандры выразилось такое явное разочарование, что Флорентиец, с юмором в глазах, как-то особенно улыбнулся ему и что-то тихо сказал, так тихо, что даже Николай, обладавший тончайшим слухом и стоявший рядом с Сандрой, не расслышал. Сандра незаметно вздохнул, крепко пожал Флорентийцу руку и сказал дамам, что постарается увести их так далеко, чтобы ни бас пастора, ни сопрано дочери, ни тенор хозяина дома до них не долетели. Услышав о теноре, дамы, казалось, несколько заколебались, но было уже поздно. Флорентиец указал Сандре путь в оранжерею и попросил, чтобы обратно он пров„л дам через левое крыльцо прямо в ж„лтую гостиную и занял бы их альбомами и картинами. Хозяин проводил дам в
– Я очень смущаюсь, папа, – прильнув к отцу, сказала Алиса.
– Полно, дитя. Ты ведь знаешь, что стоит тебе прикоснуться к клавишам – и Бог в тебе просыпается и ты забываешь вс„. Играй и пой, как всегда. Не думай о похвале или награде. Думай, какое выпало тебе сегодня счастье: воспеть перед Богом соединение двух прекрасных людей. Воспеть их всем сердцем, любя и желая усеять для них землю цветами, как сказал Сандра. Пой и играй им песнь торжествующей любви. Не всем дано петь свою песнь любви. Кто-то должен петь е„ для других, нося в сердце великий путь милосердного самоотвержения.
На чудесных глазах пастора сверкала влага, – и все поняли, почему у него седые волосы. Трагедия этих двух сердец вдруг ясно пронеслась перед духовным взором присутствующих. На лице Наль мелькнула боль, лорд Мильдрей, отвернувшись, смахнул слезу. И только на лицах Флорентийца и Николая были полное спокойствие, мир и огромная доброта. Точно ленты света метнулись от Флорентийца к Алисе и пастору. Девушка робко подошла к роялю, открыла крышку и сказала:
– Я, конечно, не уч„ная музыкантша. Не ждите многого. Но я и не полная невежда, так как у меня было два замечательных учителя. Один – отец, второй
– его недавно умерший друг, который был известен всей Европе как пианист и композитор. Я сыграю Шопена.
От девушки ждали многого. Но того, что произошло, не ждал никто. Хрупкая фигурка, детская головка – вс„ исчезло, лишь только Алиса коснулась клавиш. Всех ун„с куда-то вихрь звуков. И разве это были звуки рояля? Пастор оказался прав. Бог проснулся в Алисе. И не руки е„ играли музыкальную пьесу, но сердце творило жизнь, чарующую, захватывающую, раскрывающую что-то новое в душе каждого из слушателей.
Наль плакала. Лорд Мильдрей не дыша следил за музыкантшей, вытянувшись в струну. Пастор сиял счастьем, точно молился. Николай, устремив взор на Алису, зачарованный, игрой своего лица отвечал на все краски звуков, а в фигуре Флорентийца, в его серь„зном лице было что-то от жреца. – Ещ„, ещ„, – молила Наль, когда Алиса остановилась. Алиса стала играть Бетховена, Генделя, Шумана. И все кричали ненасытное: «Ещ„».
Она рассмеялась и вдруг запела старую английскую песню. И снова поразила всех. Высокое сопрано, т„плое, мягкое, прелестного тембра, нежное, летело с такой силой, какую и предположить было немыслимо, глядя на это хрупкое дитя. Увлекши за собой всех в иной мир, девушка вдруг сказала: – Теперь, папа, дуэт. Или я прекращаю. Под общим напором пастор подош„л к роялю. Дочь начала дуэт, но когда вступил отец, то невольное: «Ах», вырвалось у всех. Тихий, спокойный пастор вн„с в свою партию такой бурный темперамент, такое виртуозное артистическое исполнение, которых от него никто не ждал. Его исключительной мощи и красоты бас не заглушал голоса дочери, а служил ему основой.
– Я никогда, ни в одной опере не слышал такого исполнения, – тихо сказал лорд Мильдрей, – а я побывал во всех театрах Европы.
– Отец, – бросилась Наль на шею Флорентийцу, – неужели ты не споешь мне и моему мужу сегодня, чтобы напутствовать нас песней и завершить ею венчальный обряд?
Флорентиец встал, поговорил о ч„м-то с Алисой и пастором, и полился старинный итальянский дуэт. Что было особенного в голосе и пении Флорентийца? Ведь только что всем казалось, что музыка, которая выше всех философий и знаний, лилась в песнях отца и дочери. Сейчас же звенела мощь баритонального тенора, для которого не было ни пределов высоты, ни предела власти и силы слова. Он подавлял вс„ человеческое, земное и открывал какое-то небо, звал в иные пути и миры, рвал все телесные преграды и точно касался самого сердца.