Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
– Если уж мой сын что решил, его с места не сдвинешь. В общем, к тому времени, когда позвали дворцовую стражу, месье дрожал от страха, а мой парень грозился порвать картину, а обрывками промокнуть его кровь. «Но такую красивую вещь портить жалко, – сказал он, – а если вы даете мне пять экю, значит, картина стоит все пятьсот, и я останусь еще немного, чтобы вы могли нарисовать еще одну, и тогда у каждого будет своя». На том они и порешили, и вот картина здесь.
– Судя по его взгляду, это второй портрет.
– Нет, любовь моя, первый. Когда месье Клуэ рисовал
Забыв на мгновение об осторожности, итальянка рассмеялась. Ее тело ответило новыми схватками, и пока она стонала, распластавшись на кровати, Алис взяла рисунок и унесла его. Вернувшись, она откинула простыню и вытерла роженицу, а потом окунула руку в кувшин с раствором:
– Посмотрим, как там дела.
Карла раздвинула ноги, и пожилая женщина осмотрела ее.
– Отлично, – сказала она. – Осталось совсем немного. Головка уже полностью опустилась. Но пока не тужься.
Через секунду снизу послышались шаги.
– Мам! Я иду! – донесся оттуда голос Гриманда.
– Жди внизу, пока я не позову, – велела ему мать.
– У меня новости.
– Ты слышал, что я сказала.
Карла была всецело поглощена схватками и нисколько не встревожилась. Алис ждала.
– Мой сын рос в этой комнате, наблюдая, как работает мать. А после того как сил у нее поубавилось, он несколько раз помогал, когда ребенок лежал неправильно. Скорее всего, сегодня его помощь нам не понадобится, но я клянусь – ему можно доверять больше, чем любому хирургу. Хотя если ты скажешь, чтобы он сюда не входил, мой сын останется внизу.
Матиас был рядом во время прошлых родов, но когда его волнение утомляло графиню, она отсылала его рубить дрова. Однако главное – ребенок. Если ради его благополучия нужно рожать на глазах у толпы, она это сделает.
– Если ваш сын поможет, пусть приходит. Я не возражаю. Но мне нужно встать или сесть на корточки. У меня уже нет сил лежать на спине.
Карла встала, не позволив Алис ей помочь. Перед глазами у нее все поплыло, но через пару секунд головокружение прошло. У кровати не было рамы, но рядом стояла короткая, прочная скамья, на которую роженица опиралась раньше. Она ухватилась за спинку скамьи.
Карла была спокойна. Дышала она ровно. За дверью о чем-то вполголоса спорили Алис и Гриманд, причем в шепоте старухи сквозило недовольство. Итальянка не пыталась подслушать. Ей было все равно. Сил у нее осталось немного – жара совсем ее измучила. Давление внизу живота усилилось, но стоя женщина чувствовала, по крайней мере, иллюзию того, что в состоянии управлять собой. Бедра налились тяжестью, но Карла надеялась, что годы, проведенные в седле, достаточно укрепили ее мышцы. Впервые у нее возникло желание вытолкнуть из себя ребенка.
– Алис, я хочу тужиться! – крикнула она.
– Подожди следующей схватки. Все идет так, как заложено Матерью Природой.
Но схватки прекратились. Матка расслабилась, впервые после того, как Карла оказалась здесь. Организм словно взял паузу. В мозгу женщины вдруг закружился вихрь дурных предчувствий и страхов, и она сделала
– Схватки не начинаются! – Роженица уже не прятала дрожи в голосе.
– Не волнуйся, любовь моя. Такое часто бывает, когда подходишь к краю. Твое тело собирается с силами для главного, – заверила ее Алис, вошедшая в комнату вместе с сыном.
Карла повернула голову и посмотрела на Гриманда. Она уже забыла, какое у него гротескное лицо. В памяти всплыл портрет кисти месье Клуэ. Пот заливал глаза, и женщина вытерла их шарфом. Насколько можно было понять по лицу короля Кокейна, он волновался, но не из-за нее. В отношении ее Инфант Кокейна не проявлял ни тени робости или неуверенности. Он широко улыбнулся. Для него происходящее было привычным делом, но итальянка, несмотря на водоворот чувств и мыслей, понимала всю необычность ситуации. Тем не менее присутствие этого громадного человека внушало ей уверенность.
– Карла, – сказал он. – Вы оказываете нам честь.
– Спасибо. Я очень благодарна.
– Ты вымылся, бугай? – повернулась к сыну Алис.
– Конечно, вымылся.
Гриманд протянул матери свои огромные ладони, и в это мгновение у их гостьи вновь начались схватки. Она присела на корточки, наклонилась вперед и впервые почувствовала движение ребенка. Кожу живота словно обожгло. Карла застонала и стала тужиться, пока схватки не утихли. Тяжело дыша, она опустила взгляд, но ночная рубашка закрывала ее бедра. Женщина подняла ее повыше, но та все равно мешала.
– Завяжите ее, пожалуйста, – попросила Карла.
Она потянула подол рубашки под грудь, а Гриманд собрал остальное сзади и завязал на спине.
– Не нужно стесняться, – сказал он.
– Я не стесняюсь.
Роженица снова склонила голову, но ничего не увидела – мешал живот. Тогда она сняла руку со спинки скамьи и ощупала себя. Ее лоно начало раскрываться. Алис и Гриманд подбадривали ее, но она почти не различала их слов. Теперь ей можно было рассчитывать только на себя. Это ее ребенок. И он рассчитывает на нее.
– Я тебя не подведу, – пообещала женщина своему малышу.
Снова начались схватки, и Карла, застонав, начала тужиться. Жжение усилилось. Она снова почувствовала движение ребенка, заставившее раскрываться ее тело. Боль заполнила все ее существо. Итальянка уперлась ногами в покрытый сухим камышом пол. Ноги у нее были достаточно сильными. Она сосредоточилась и напряглась, представляя, как выходит из нее ребенок. С ее губ сорвался стон:
– Я тебя люблю!
Схватки ослабли. Карла встала, наклонившись вперед и тяжело дыша. Жжение было невыносимым. Ей хотелось снова тужиться, но она ждала, стараясь дышать равномерно. Ожидание казалось бесконечным. Гриманд расстелил льняное полотенце на полу между ее ног. Женщина поняла, каких усилий это простое движение стоило бы Алис.