Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
Орланду не двигался, хотя варианты его действий были очевидны.
Но госпитальер на всякий случай заявил о своих претензиях на приз:
– Дьяволу сегодня нужна твоя душа! И ему не принято отказывать.
Гарнье прижал кулак к сердцу, словно пытался имитировать хорошие манеры:
– Я никогда не служил Ле Телье. Я восхищался вами! Во всем этом не было необходимости.
Матиас обвел рукой огромный, мрачный некрополь, в который превратился усеянный трупами берег:
– О необходимости можешь рассказывать не мне, а им.
– Вы меня слышите,
Орланду отвернулся, словно его схватка с совестью завершилась.
Он поставил ведро на землю, собираясь прислушаться к голосу разума.
Если Тангейзеру удастся продлить этот фарс еще на минуту, юноша незамеченным доберется до заграждения – никому не будет до него дела.
На помощь пришел Гарнье, обеспокоенный его молчанием.
– Вы получили все. Что вам еще нужно? – спросил он.
Неожиданно иоаннит заметил синюю ткань на шее капитана. Он узнал шарф Карлы, еще когда капитан покидал дом Ле Телье, и догадался, какое она нашла применение этому куску шелка.
– Это у тебя шарф моей жены? – крикнул рыцарь.
Кто-то загоготал. По рядам милиции пробежал нервный смех.
Тангейзер улыбнулся. Пусть пожалеют своего предводителя, если они способны на это чувство.
Гарнье сдернул с шеи шарф, словно это была петля.
Орланду снял тряпку, прикрывавшую ведро.
Матиас напрягся.
Сын фанатика собирается показать Бернару голову. Он не покидал сцену, а снова завоевывал ее. Госпитальер понимал и это, речь уже шла не о совести его пасынка. Этот долг был уплачен, когда он убил Доминика.
– Эй, ты! – крикнул рыцарь, кивая на Людовичи. – Парень с рукой на перевязи и с ведром! Принеси мне шарф Карлы!
Орланду уронил тряпку, но не повернулся и не выпрямился.
– Живее! – поторопил его отчим. – Она устала. И она долго ждала.
Юноша колебался. Наконец он сунул руку в ведро.
Парень хочет доказать, что он мужчина, понял Матиас. Пора выяснить, какой ценой…
Орланду поднял голову Доминика за волосы, и в эту секунду Тангейзер выстрелил.
Усилие, которое развивал лук, было громадным. Турецкая тетива запела, словно струна арфы.
Людовичи бросил голову на верхние ступени лестницы, но никто этого не заметил.
Стрела вонзилась в живот Гарнье чуть ниже кирасы. Вероятно, наконечник попал в толстую кость, потому что капитан повернулся вокруг своей оси, словно гигантская марионетка. Он рухнул на бревна с таким воплем, что его отряд застонал вместе с ним. Голова Доминика покатилась к Бернару и остановилась в нескольких дюймах от его лица, но страдания капитана были сильнее, чем эта ужасная картина.
Госпитальер вставил в лук новую стрелу. Пока «пилигримы» завороженно смотрели на упавшего капитана и прежде чем это зрелище спровоцировало бунт, рыцарь постарался переключить их внимание.
– Бери шарф, приятель. Быстро! – приказал он пасынку. – Или я прикончу тебя и найду кого-нибудь другого!
Орланду посмотрел на него. Он не верил, что отчим будет в него стрелять, и догадался, о чем идет речь. Кивнув, юноша поднялся
– И оставь свой трофей там, где он лежит. Твои товарищи насладятся им позже, – велел ему Матиас.
Эта угроза, а также предположение, что голова принадлежит несчастному гугеноту, должны были завершить маскарад. Тангейзеру оставалось только наблюдать за зрителями.
Людовичи нагнулся и выдернул шарф из-под тела капитана. Если Гарнье и понял, что этот молодой человек – не «пилигрим», то сообщал об этом лишь глухими стонами. Орланду двинулся по краю площади к причалу. Несколько ополченцев крикнули ему что-то ободряющее. Ступив на плашкоут, парень посмотрел на отчима.
Тот махнул ему рукой, не отрывая взгляда от толпы.
Орланду прошел одну лодку, и Матиас отступил. Юноша перебрался через цепь на корму и протянул ему шарф. Он был испуган. Он был болен и слаб. Он отлично прятал это. Но Тангейзер всё видел.
– Отдай матери, – сказал он пасынку.
– Она не возьмет его от меня, – замотал тот головой.
– Карла возьмет от тебя шарф, даже если он заражен чумой. Я сказал ей, что ты выигрываешь для нас время, которое нам уже не нужно. И поскольку ты действительно долго тянул время, нет никакого смысла опровергать мои слова.
– А истина?
– Истина служит лишь твоему тщеславию. У Карлы уже есть один ребенок, с которым нужно нянчиться.
Орланду поморщился.
– Мне ты уже всё доказал, – продолжал мальтийский рыцарь. – Если ты не доказал это себе, значит, вся твоя затея провалилась и ты еще ребенок. Тебе решать. Все, что нужно твоей матери, – знать, что ты жив. Поэтому я прошу тебя, как мужчина мужчину, избавь ее от твоей вины, твоей истины, твоих метафизических терзаний и прочих помоев, которыми ты питался последнее время.
Кивнув, молодой человек сунул шарф под повязку на руке.
– Я выиграл время, которое вам не нужно, – повторил он слова отчима.
– Нам не было нужно время, чтобы уйти. Но я благодарен тебе за каждую минуту, – заверил его Матиас.
Орланду не понял. Он не представлял, что его возвращение значит для Карлы. Но подобное невежество – врожденное право сыновей, а некоторая глупость – привилегия юности.
– И за Доминика тоже, если это его голова, – добавил госпитальер.
Людовичи достал из повязки нож и срезал с рукава обе ленты, красную и белую.
– Это было самое мерзкое из всего, что я когда-либо делал, – пробормотал он.
– Рад слышать.
– Карла этого не услышит.
Тангейзер похлопал его по спине и отступил. Орланду проскользнул мимо него.
– Скажи Гриманду, чтобы рвал заграждение, – сказал ему вслед иоаннит.
Он хотел предупредить пасынка, чтобы тот не упал в воду, но вовремя прикусил язык – для мальтийца, даже серьезно раненного, это было бы оскорблением. Так что рыцарь просто смотрел, как юноша пробирается между трупами и прыгает в третий плашкоут. Внезапно госпитальер с удивлением обнаружил, что сам измотан до предела и раздражен, хотя считал последнее привилегией возраста. Он повернулся к причалу.