Двенадцать ключей Рождества (сборник)

Джеймс Филлис Дороти

– Что ты собираешься делать?

– Ничего. А что я должен делать? Он поскользнулся и упал со скалы. Нас там не было. Ни вы, ни я ничего не видели. Вы постоянно находились со мной. Мы вместе стояли у той скалы. Вы не отлучались ни на секунду.

Он помолчал, а когда заговорил, мне пришлось напрячь слух, чтобы разобрать слова.

– Я давно это задумал, прости, Господи. Я это планировал, но так распорядилась судьба. Чему быть, того не миновать.

В тот момент слова мало значили для меня, но, повзрослев, я понял, что он имел в виду. То был единственный способ – вероятно, правильный – снять с себя ответственность. Тот толчок не был импульсивным,

совершенным в состоянии аффекта. Сондерс планировал его, выбрал место, время и точно знал, что собирался сделать. Но очень многое от него не зависело. Он не мог быть уверен, что мистер Майклмасс захочет выйти из машины или что он так удобно встанет на самом краю скалы. Он не мог предполагать, что темнота окажется такой непроглядной и я буду находиться достаточно далеко. А одно обстоятельство сработало непосредственно против него: Сондерс не знал про мой фонарик. Если бы первая попытка не удалась, предпринял ли бы он вторую? Это был один из многих вопросов, которые я никогда ему так и не задал.

Выпрямившись, Сондерс принял почтительную позу выполняющего свои обязанности шофера и открыл мне заднюю дверцу. Забравшись в машину, я произнес:

– Мы должны добраться до первого полицейского участка и сообщить о случившемся. Объяснять буду я. Наверное, лучше сказать, что остановить автомобиль попросил мистер Майклмасс, а не вы.

Сейчас, оглядываясь назад, я с отвращением думаю о своем ребяческом высокомерии. Я говорил приказным тоном, но если Сондерса это и раздражало, он не подал виду. И он предоставил говорить мне, лишь спокойно подтвердив мои слова. Первый раз я изложил свою историю в полицейском участке маленького дорсетского городка, до которого мы доехали через четверть часа. Память всегда эпизодична, бессвязна. Какой-нибудь толчок – предмет, ощущение – и на мысленном экране, словно цветной диапозитив, возникает яркая, неподвижная картинка, вдруг осветившийся миг, застывший между двумя длинными отрезками темной пустоты.

В полицейском участке помню высоко висевшую лампу, свет которой выхватывает из мрака бьющиеся об оконное стекло, словно мотыльки, и умирающие на нем снежные хлопья; огромный угольный камин в маленьком кабинете, пропахшем полиролью и кофе; сержанта, огромного, невозмутимого, записывающего подробности; тяжелые непромокаемые плащи полицейских, покидающих участок, чтобы отправиться на поиски. Я хорошо продумал, что буду говорить.

– Мистер Майклмасс велел Сондерсу остановиться, и мы вышли из машины. Он сказал: «Зов природы». Мы с Сондерсом двинулись налево, к большой скале, а мистер Майклмасс – вперед. Было так темно, что вскоре он исчез из виду. Мы ждали его минут пять, но он не возвращался. Потом я вынул фонарик, мы стали осматривать все вокруг и увидели его следы, ведущие к краю скалы. Их быстро заносило снегом. Мы еще потоптались там, звали мистера Майклмасса, но он так и не появился. Тогда мы поняли, что случилось.

– Вы что-нибудь слышали? – спросил сержант.

Меня так и подмывало ответить: «Мне кажется, я слышал вскрик, но это могла быть птица», однако я подавил искушение. К тому же я не знал, летают ли чайки в темноте. История должна быть простой, и ее следует неукоснительно держаться. Не одного преступника отправил я на пожизненное заключение из-за того, что они игнорировали это правило.

Сержант сказал, что организует поиски, однако шансов в такую ночь отыскать след мистера Майклмасса почти нет. Нужно дождаться рассвета. И добавил:

– А если он упал там, где я предполагаю, на то, чтобы найти тело, уйдет

несколько недель.

Сержант записал адрес моей бабушки и школы и отпустил нас.

Остаток пути до поместья я помню плохо – вероятно, память о нем затмили события следующего утра. Сондерс завтракал со слугами, а я с бабушкой в столовой. Мы не успели покончить с тостами и джемом, когда горничная объявила, что прибыл главный констебль полковник Невилл. Бабушка распорядилась проводить его в библиотеку и вышла. Через четверть часа позвали меня.

И вот дальше память моя работает четко и ясно, я помню каждое слово так, словно оно было сказано вчера. Бабушка сидела в кожаном кресле с высокой спинкой перед камином. Его разожгли совсем недавно, и меня поразил холод в комнате. Поленья только начинали потрескивать, и угли пока не разгорелись. Середину библиотеки занимал большой письменный стол, за которым прежде работал мой дед. Сейчас за ним сидел главный констебль, а перед ним, вытянувшись в струнку, как солдат, вызванный к командиру, стоял Сондерс. На столе, прямо перед полковником лежал красный йо-йо.

Когда я вошел, Сондерс быстро обернулся и бросил на меня взгляд. Наши глаза встретились не более чем на три секунды, но в них я уловил смесь страха и мольбы. Впоследствии я много раз наблюдал такой взгляд у подсудимых, ждавших моего приговора, и никогда не мог выдержать его хладнокровно. Сондерсу не было нужды беспокоиться, я уже достаточно вкусил удовольствия от ощущения собственной важности как человека, принимающего решения, и испытал высшее наслаждение держать все под своим контролем, чтобы выдать Сондерса сейчас или когда-либо вообще. Да и как я мог его выдать? Разве не был я теперь его сообщником по преступлению?

Выражение лица полковника Невилла было напряженным. Он сказал:

– Я хочу, чтобы ты внимательно выслушал мои вопросы и ответил на них совершенно честно.

– Чарлкорты не лгут, – заявила бабушка.

– Это я знаю, знаю. – Полковник не сводил с меня взгляда. – Ты узнаешь эту игрушку?

– Думаю, да, сэр, если она та самая.

Бабушка снова вмешалась:

– Она была найдена на краю скалы, с которой упал мистер Майклмасс. Сондерс говорит, что игрушка не его. Она твоя?

Разумеется, ей не следовало вмешиваться, и тогда я не понимал, почему главный констебль позволил ей присутствовать при допросе. Лишь позднее сообразил, что у него не было выхода. Даже в те, менее «детоцентричные» времена, несовершеннолетнего не разрешалось допрашивать в отсутствие взрослых, несущих за него ответственность. Недовольство вмешательством бабушки так быстро промелькнуло по лицу констебля, что я едва заметил его. Однако и не упустил. Я был бдителен, чрезвычайно бдителен по отношению к каждому нюансу и жесту. И я ответил:

– Сондерс говорит правду, сэр. Это не его игрушка. Она моя. Он дал мне ее, когда мы ждали мистера Майклмасса, чтобы ехать к бабушке.

– Дал тебе? Зачем он это сделал? – Голос бабушки прозвучал резко. Я обернулся к ней.

– Он сказал: за то, что я по-доброму отношусь к Тимми. Тимми – сын Сондерса. Мальчики его обижают.

Голос полковника изменился:

– Был ли этот йо-йо у тебя, когда разбился мистер Майклмасс?

Я посмотрел ему в лицо:

– Нет, сэр. Мистер Майклмасс отобрал его у меня во время поездки. Он увидел, что я верчу игрушку в руке, и спросил, как он у меня оказался. Я рассказал, и он забрал его у меня, заявил: «Что бы ни делали другие мальчики, Чарлкорт должен помнить, что ученики не принимают подарков от слуг».