Двенадцать подвигов Рабин Гута

Лютый Алексей

– И пусть они сгинут в преисподней, эти миры, если в них живут такие бессердечные, бесчувственные и жестокие существа, как ты! – с жаром выпалила титанида, ткнув пальцем Сене в грудь.

– Ах, это я бессердечный и жестокий?!

Правильно, хозяин, тут она переборщила…

– Заткнись, Мурзик! – заорал в ответ Рабинович (вот она, людская благодарность!), а затем, сделав небольшую паузу, твердо заявил: – Хорошо. Пусть я жестокий и бессердечный. Тогда скажи мне, кладезь добродетелей, что же ты так много времени проводишь в моем обществе?

– Это я провожу время в твоем обществе? – изумилась Немертея. – Да это ты увиваешься

за мной с того самого момента, как в первый раз увидел.

– Я?! – Сеня изобразил еще большую степень изумления. – Нужна ты мне, как собаке «томагочи»!

– Не нужна? – можно было подумать, что титанида обрадовалась. – Хорошо. Больше ты меня не увидишь! – и, круто развернувшись, бегом бросилась из пещеры.

– Скатертью дорога! – пожелал ей вслед Рабинович, и после этой фразы на несколько долгих секунд в пещере повисла тишина. Первым ее, то ли по глупости, то ли из-за отсутствия мозгов, решился нарушить Жомов.

– Сеня, ты все правильно сделал, – с чувством проговорил он. – С бабами только так, построже нужно быть.

– Да пошел ты… в школу, этику семейной жизни преподавать! – рявкнул на него неблагодарный Рабинович.

– Уйдите, люди. Я в печали, – неожиданно подал реплику обездоленный Хирон.

– И ты иди туда же! – приказал мой Сеня и, видимо, для того, чтобы показать дорогу, выбрался из пещеры.

Хирон сначала решил последовать совету моего хозяина и, вскочив на ноги, бросился следом. Но, не сделав и пяти шагов, кентавр неожиданно вспомнил о печали, грызущей его душу, и вернулся назад, всем своим видом показывая, как должна играть молодую жену на похоронах семидесятилетнего мужа-миллионера актриса из мексиканских телесериалов. Неодобрительно посмотрев на него, Андрюша Попов покачал головой и поспешил догнать Рабиновича. Остальные потянулись следом, предоставив Хирона мне. Я же, в свою очередь, пожелав кентавру порепетировать сцену вселенской грусти в драмкружке ближайшей средней школы, бросился догонять ушедших вперед спутников.

Когда я добрался до колесницы, выяснилось, что Немертея действительно ушла, забрав свои вещи. Ее запах все еще витал в воздухе, и мне, наверное, не составило бы труда взять след, но команды не последовало, а сам я не рвался на поиски этой взбалмошной девицы. Надеюсь, вы понимаете почему? Конечно, Немертея, как и все прочие пассии моего хозяина, нравиться мне не могла, но мое нежелание отправляться на ее поиски объяснялось не только этим. В первую очередь я был рад, что Сеня проявил наконец твердость характера, ну а мои пристрастия можно смело расположить следом.

Однако мой Рабинович почему-то не выглядел счастливым. Вместо того чтобы гордиться собой, он угрюмо сидел на большом валуне и швырял мелкие камешки в стену покинутого кентаврами жилища. Я остановился посреди дороги, удивленно уставившись на хозяина. Нет, у Рабиновича определенно проявляется синдром подкаблучника. Иначе с чего бы он стал горевать об ушедшей женщине, которая только тем и занималась, что всячески его третировала? Беда с ним.

– Ладно, сидя на заднице, до Олимпа не доберешься, – наконец поднялся с валуна мой Сеня, умудрившись при решительном тоне сохранить на лице угрюмое выражение. – Гомер, теперь вся надежда на тебя. Веди нас к Олимпу, а там сами как-нибудь разберемся.

Речь, достойная не кинолога, а самого породистого кобеля немецкой овчарки! Услышав ее, все члены экспедиции заметно оживились, собираясь

в дорогу, и лишь один Попов заупрямился, не желая никуда трогаться не позавтракав. Подумав, я присоединился к его требованиям. Чуть позже к демонстрации протеста, отвергающей любую попытку сдвинуться с места на голодный желудок, подключились остальные, и Рабиновичу пришлось уступить.

– Господи, какие же вы все проглоты, – сердито пробормотал он и демонстративно отказывался присоединиться к трапезе ровно до тех пор, пока до его ноздрей не добрался запах жареной баранины и разогретых пшеничных лепешек.

К моему великому удивлению, завтрак проходил «на сухую». То бишь абсолютно без каких-либо признаков присутствия алкоголя, хотя, по моим наблюдениям (а глаз у меня наметан!), четыре седьмых нашей дружной компании должны были помирать со страшного похмелья. Однако никто не стонал от головной боли и не просил бутылочку-другую пива. Лишь Ваня, прислушавшись к своим ощущениям, с каким-то совершенно не свойственным ему сомнением предложил друзьям выпить по паре глоточков вина. Однако, встретившись с ледяным взглядом Рабиновича, потупил глаза и больше о выпивке не заикался. А я, сколько ни пытался придумать объяснение этому паранормальному явлению, так и не смог изобрести ничего вразумительного. Оставалось только списать сей факт на общее расстройство психики, связанное с долгим отсутствием в помещении нашего отдела внутренних дел, и выкинуть странное поведение ментов из головы.

Завтрак уже почти заканчивался, когда я вдруг почувствовал какой-то странный зуд за ушами. Первой моей мыслью, и самой ужасной при этом, было то, что я докаркался на свою голову и где-то стригущий лишай подцепить умудрился. Пытаясь рассмотреть загривок и понять, правдивы ли мои подозрения, я чуть голову себе передними лапами не открутил. Но, немного успокоившись, я вдруг осознал, что зуд этот вызван не какой-нибудь заразой, а чем-то другим. И, скорее всего, это было предчувствие…

Что вы смеетесь? Значит, если у вас рука чешется, то это к деньгам, нос – к выпивке и так далее, а у нас, у псов, такого быть не может? Еще как может. Конечно, раньше такого со мной не было, но, пошатавшись по всем этим параллельным мирам, можно и не такую паранормальную заразу подхватить. В общем, я понял, что сейчас что-то должно случиться. И это «что-то» не заставило себя долго ждать.

ХЛО-О-ОП!!!

Всего в каких-то двадцати сантиметрах от моего носа, как всегда из ниоткуда, возникла уменьшенная человеческая копия, оснащенная перепончатыми мушиными крыльями. Эльф завис в воздухе неподвижно. Несколько секунд он просто висел, старательно моргая глазами. Видимо, бедолага пытался привыкнуть к здешнему освещению. Ну, я и клацнул зубами, пытаясь его поймать. Честное слово, случайно вышло. Просто рефлекс, как у Вани Жомова, когда его кулаком нечаянно задевают. А эльф этого не понял.

– Да что же это, мать вашу козлиную, творится такое?! – заверещал он, отскакивая от моей морды. – Значит, уроды, опять ваши дурацкие ментовские шуточки вытворять удумали? Вчера морду набить пытались, а сегодня пса своего озверевшего на меня натравливаете? Так, клянусь матерью Оберона, это вам с рук не сойдет!

Естественно, после этого истошного писка не заметить эльфа было просто невозможно. Все остальные члены экспедиции одновременно, словно по команде, повернулись в сторону маленького нахала. Первым заговорил Рабинович.