Двенадцать прикосновений к горизонту, Самарский Михаил Александрович

Двенадцать прикосновений к горизонту

на обложку

Самарский Михаил Александрович

Шрифт:

– А у меня тоже диски есть! – вспомнил я и полез в рюкзак.

– О! – обрадовался Федя. – А ну покажи, что там молодёжь сейчас слушает?

– Да это не молодёжь, – рассмеялся я. – Это дед мне купил. Он слушал лет, наверное, сорок назад. Прикольная музыка.

– Серьёзно? – удивился он. – Дай-ка взгляну.

– Вот, смотрите, – я протянул ему три диска Pink Floyd, Deep Purple и Uriah Heep.

– Ни фига себе, – присвистнул водитель. – Здорово! Мы тоже в молодости это любили. И как тебе? Нравится?

– Угу, – кивнул я.

– Но ты знаешь, Михаил, такую музыку нужно не за рулём, конечно, слушать. Согласен?

– Согласен, –

кивнул я и, протягивая ещё один диск, добавил: – У меня вот что ещё есть.

– О! А это кто? – Федя прочитал вслух. – Юрий Купер, «Я помню…». Что-то я такого певца ни разу не слышал. Новый, что ли?

– Это не певец, – говорю. – Это художник. Очень известный.

– Ничего не понимаю, – нахмурил брови шофёр. – Художник? Но это же музыкальный диск?

– Ну да, – улыбнулся я. – Просто он любит петь, ну и записал диск. Юрий Леонидович дружит с Александром Маршалом, а у того своя студия. Вот они и записали двенадцать песен. Это некоммерческий проект. Читайте, что здесь написано: «Только для друзей, не для продажи».

– Ясно, – кивнул Федя, – как красиво оформлено. Прямо загляденье…

– Ну так художник же, – говорю.

– Слушай, – воскликнул он – а ты откуда всё это знаешь?

– Юрий Леонидович – друг нашей семьи. Он у нас бывает в гостях, а мы – у него.

– Тогда понятно. А ну-ка поставь диск. Песни-то хоть классные?

– Старинные, – говорю.

– Романсы?

– Нет, – рассмеялся я. – Такие, военные, что-то типа шансона.

– Давай послушаем. Любопытно очень. Сколько ему лет?

– Под семьдесят, – отвечаю. – Он на моего деда похож.

– Ха! – хмыкнул Фёдор. – Деды все друг на друга похожи… Ну, врубай. Послушаем.

Я включил проигрыватель. Может, вам повезёт и вы когда-нибудь станете счастливым обладателем такого уникального диска. Когда услышите голос Юрия Леонидовича, вы согласитесь со мной: такой голос может принадлежать только художнику. Ни певцу, ни актёру, ни… словом, только художнику.

«В ту ночь я почему-то вспомнил деда. Дед, который казался мне волшебником. Но почему-то он умер. И соседи поручили мне нести венок на кладбище. Я шёл впереди процессии обитателей коммуналки и плакал. Мне не верилось, что я больше не увижу этот серебристый, пепельный, волшебный конус. В ту ночь я вдруг вспомнил и открыл для себя мой мир – мир, от которого мне уже не уйти. Надо созерцать, думал я, то есть смотреть долго-долго, всматриваясь в почти невидимое… За окном светало, и всё становилось более ясным и очерченным. Мне было страшно, что скоро наступит утро. Я закрыл глаза и лежал, прислушиваясь к тихому и ровному дыханию…»

Тёплый ветер дует, развезло дороги,

И на южном фронте оттепель опять.

Тает снег в Ростове, тает в Таганроге,

Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать.

Об огнях-пожарищах, о друзьях-товарищах

Где-нибудь когда-нибудь мы будем говорить.

Вспомню я пехоту и родную роту

И тебя за то, что ты дал мне закурить.

Давай закурим, товарищ, по одной,

Давай закурим, товарищ мой…

Взглянув на своего спутника, я вдруг увидел, что по его щеке катится слеза. Я сделал вид, что не заметил. Не всегда можно и должно смущать беззащитных взрослых. Им лишь кажется, что они хозяева жизни и знают больше нас, своих детей. Но это не так; на самом

деле взрослые – просто выросшие дети. Они точно такие же, как и мы, только у них проблем больше.

Я: Как ты там, милая?

Маша: Всё хорошо. Как ты?

Я: Уже еду.

Маша: На чём?

Я: Большой грузовик. Водитель – ростовчанин.

Маша: Долго ехать?

Я: Не знаю. Но говорит: утром по-любому будем в Ростове.

Маша: Очень переживаю.

Я::)

Маша: Жду:)

– Эсэмэски строчишь? – спросил Фёдор, дослушав песню.

– Угу, – кивнул я.

– Любовь-морковь? – рассмеялся он.

– Ну… типа, – уклончиво ответил я.

– У меня тоже в молодости как-то эсэмэски приключились. В армии, 1978 год.

– Шутите, – не поверил я. – Разве в 1978 году были эсэмэски?

– У меня были, – уверенно сказал водитель. – Не веришь?

– Ну, – пожал я плечами, – как-то… это…

– Что «ну», что «ну»? – рассмеялся он. – Слушай, салага.

– Как вы сказали? – насторожился я.

– Салага! – повторил он. – Не обижайся, это не обидное слово. Так обычно молодых в армии называют, но без злобы, любя, по-дружески.

– Понятно, – кивнул я и подумал: «Чую, с дядей Федей мой лексикон расширится основательно».

– Ну так вот, – продолжил мой спутник, – слушай: нас после учебки (это в армии типа школы) откомандировали в другую часть. Сутки ехать в поезде. Плацкарта. Народу как селёдки в бочке. А напротив меня ехала очень симпатичная девчонка. Я к ней и так и этак, а она ноль внимания. Всё косится на какую-то старуху. Как потом оказалось, это её бабка. Думаю: как же мне познакомиться с девушкой? Красивая. Думал, думал и придумал. У меня в вещмешке лежал блокнот. Чистый, ни одной записи – друг перед расставанием в учебке подарил на память. Ну, я достаю блокнот и пишу в нём: «Ты мне нравишься. Давай знакомиться. Фёдор». Старуха носом куняет, то есть дремлет. Я подвинул блокнот девушке. Та, видя, что старушка посапывает, пишет мне в ответ: «Я с бабушкой. Лариса» – и подвигает мне блокнот. Ну и понеслось. Блокнот туда-сюда, туда-сюда… Чем не эсэмэски?

– Да, – согласился я, – очень похоже.

– Ну а я тебе что говорю? Слушай дальше.

«Куда едешь?»

«В Свердловск» (это бывший Екатеринбург).

«Лора, сколько тебе лет?»

«Семнадцать. Только не называй меня Лорой. Терпеть не могу».

«Хорошо. А как тебе нравится?»

«Просто Лариса…»

«Лариса, у тебя парень есть?»

«Был, да сплыл».

«Что случилось?»

«Поссорились».