Двенадцатая нимфа
Шрифт:
— Да вам-то что за дело до того?
— Меня всегда удивляло, что часть из тех золотых изделий, что я для вас достаю, вы так никогда и не показывали людям. У меня есть подозрение, что вы их перепродаёте.
— Какой вздор! — поморщился Меценат.
— Но я именно в этом вас и подозреваю. Бесценные сокровища, которые должны быть достоянием всего Человечества, попадают неизвестно, в какие руки и неизвестно, где хранятся. Я требую, чтобы вы их показали всем людям, или объяснили мне, куда они делись. Более всего меня интересуют статуэтки одиннадцати эйнских нимф, которые я для вас достал
Меценат опять застонал.
— Хорошо, — сказал он. — Я согласен. Я вам плачу за вашу статуэтку двенадцать тяжёлых монет. Вы меня убедили. Давайте её сюда. Где она?
— Она не здесь, — сказал Вальтер. — Она у меня дома, спрятана в надёжном месте. И я не согласен на ваше условие. Двенадцать тяжёлых монет — это само собою разумеется. Плюс вы выставляете на всеобщее обозрение все одиннадцать статуэток. И только после этого я прихожу к вам в музей и ставлю рядом с ними двенадцатую.
— Но это совершенно невозможно! Физически невозможно! — вскричал Меценат и закрыл глаза руками, словно бы растирая невидимые слёзы.
— Почему? Вы их всё-таки кому-то перепродали? Кому? В какой стране они теперь находятся?
— Ни в какой! Они здесь!
— Ну, тогда и покажите мне их.
Меценат тихо сказал:
— Я же говорю вам, а вы мне не верите. Это невозможно! Они здесь, но как бы и не здесь.
— Это как же?
Меценат долго молчал, а потом, собравшись с духом, выдавил из себя нечто совершенно невообразимое:
— Они все переплавлены.
Верный своему обычаю никогда и ничему не удивляться, Вальтер и не удивился.
А просто окаменел от изумления.
На его бесстрастном лице не было ничего.
Кроме неподвижности.
— Вы шутите, — тихо и равнодушно сказал он.
— Я вам клянусь всем, что только есть святого на свете — клянусь пустыней и солёными озёрами, что это правда!
— И зачем вы это сделали?
Меценат загрустил.
— Если я скажу, вы будете смеяться надо мною.
— Не буду. Обещаю.
Меценат печально продолжал:
— Только вам одному я всегда позволял безнаказанно смеяться надо мною и даже дерзить мне, но теперь, у меня не достанет сил выдержать вашу насмешку! Я просто умру от горя и позора!
— Говорите всё, как было, — тихо приказал Вальтер.
Меценат набрал в грудь побольше воздуха и проговорил:
— Мне захотелось превзойти этих проклятых древних эйнов! Ну, почему они так знамениты? Ну, почему их сокровища так сильно ценятся? Ведь это же всего-навсего золотые побрякушки! И что такое их каменные статуи, которыми торгуют теперь налево и направо нифонцы? Ведь эти камни миллионы и миллиарды лет лежали в земле, а эйны всего-навсего достали их оттуда, срезали с них всё, что
— Это был необыкновенный народ. Они знали какие-то тайны мироздания. Они понимали то, чего на нашей планете не понимал никто.
— Вот потому и погибли! Слишком умные были! — закричал Меценат. — Слишком гордые! Лучше бы они меньше понимали! Целее были бы.
— Они исчезли потому, что их истребила воинственная цивилизация нифонцев. Нифонцы всегда были завистливы к чужой славе, они не терпели возражений ни от кого, и для них было невыносимым мучением знать, что рядом с ними живут такие искусные ремесленники и такие блистательные философы и естествоиспытатели. Нифонцы планомерно истребляли эйнов — медленно, век за веком. Весь Нифонский архипелаг когда-то принадлежал одним эйнам, это была их исконная земля. Но нифонцы захватили эти земли, а самих эйнов перебили до последнего человека. Они не терпели конкуренции. Вот и всё объяснение.
Меценат грустно вздохнул.
— Мне не легче от этого вашего объяснения. Мне доставляет мучительную боль осознание того, что им, а не мне досталась эта слава.
Вальтер сказал:
— Да и чему завидовать? Они заплатили кровью за своё превосходство над остальными людьми нашей планеты. Самая таинственная, самая непостижимая цивилизация погибла и унесла с собою тайну своего возникновения. А всё из-за того, что другая человеческая цивилизация проявила зависть к чужой славе и нетерпимость к чужому мнению. Стало быть, и вы такой же, как эти бесноватые нифонцы?
Меценат тихо сказал:
— Я не такой. Как вы смеете меня сравнивать с этими презренными нифонцами? Я — лучше.
— Допустим, — согласился Вальтер. — А во что вы превратили переплавленные золотые статуэтки?
— Я сделал из них другие произведения искусства. Свои собственные.
— И вы, конечно, думаете, что они — лучше?
Меценат тихо сказал:
— Я не сомневаюсь в этом. Если я лучше, то и мои произведения искусства лучше. Ведь это так понятно!
Вальтер внутренне ухмыльнулся, но внешне остался невозмутимым. Сказал:
— А можно посмотреть на то, что у вас получилось?
— Конечно! Вам, как истинному знатоку искусства, я с радостью покажу свои произведения.
Меценат с трудом встал со своего трона и проковылял в соседнюю комнату.
— Следуйте за мною!
Они прошли в соседнюю комнату, которая представляла собою то ли какую-то кладовку, то ли мастерскую. Никаких экранов на стенах, никакой особой мебели. Разумеется, и никаких окон. Просто свалка каких-то мольбертов, незавершённых картин и каких-то непонятных предметов.
— Вы увлекаетесь живописью? — насмешливо спросил Вальтер. — Вот уж никогда бы не подумал!
— Да, живопись — это моя боль и моё страдание. Об этом моём увлечении не знает никто на свете, даже прислуга — я её сюда не пускаю и убираю здесь сам… Об этом моём увлечении не знают даже и мои сыновья — я и им не признаюсь в этом.
— Почему не признаётесь и почему боль и страдание?
— Живопись мне не даётся, — честно признался Меценат.
Вальтер решил, что уходить от главной темы не стоит и вообще: страдания Мецената его мало интересовали.