Двенадцатый четверг тридцатого октября
Шрифт:
Рана – на теле общества!
Слышится тихий топот ее же ног. Брюнетка расхаживает обувь, скрипя ею по красным доскам паркета пола.
Проверка на способность к хождению.
Три… два… один.
Проверка пройдена!
Сумка поправляется вновь. Но и на этот раз, скидывается и поворачивается чуть вперед, располагаясь впереди и перед телом Даши, на талии. И из нее, из небольшого переднего кармана для ключей, изымаются деньги. На проезд в автобусе.
Пусть транспорт и ограничили, но и учебные заведения перевели на удаленку. Как бы… Да? Чаши весов! Не до конца же, верно?
Легко прозвенев монетами мелочи. Она перекладывает их в левую руку. Подсчитав их, про себя, правой рукой. И опять же – понадеявшись на тактильность и то, что она правильно определяет большие и небольшие монеты, в соответствии с их номиналом. И прячет их уже в правом переднем кармане брюк.
В зеркале, среднего размера, за которым располагаются четыре полки для шапок и кепок, фуражек и шляп, шарфов и перчаток, перебравшихся, частью, и на полку под ним, отражается темный силуэт. Боком и с головы до талии. С подрагивающим хвостом, сзади. Ни один источник света так и не зажжен. Ночь все еще царила в доме.
В доме, напоминающем дом с привидениями. Не меньше. Разве – только больше! Нежели – жилое помещение.
По полу бегают светло-желтые и голубо-белые лучи фар машин. Врывающихся и прорывающихся из синего пластикового окна кухни. По левую сторону, и крыло, от прихожей и коридора, в нее и из нее. Расцветающее, понемногу, красно-желтое солнце, с темно-синего, почти черного, неба – следит за всем происходящим вокруг. Вокруг и внутри помещения. Особое внимание – уделяя девушке, перепроверяющей наличие всех предметов с собой.
Убедившись в этом, она потуже затягивает серую тонкую резинку на хвосте. Проворачивает синий металлический замок, входной синей металлической двери, обтянутой синей тканью. И почти выходит в темный подъезд, ничем не уступающий квартирам, в покраске и оформлении, который встречает ее гробовой тишиной.
Тишиной и темнотой.
Из темноты в темноту… Лирично и иронично!
Она практически переступает порог, когда слышит за своей спиной, обращенный к ней, вкрадчивый женский голос. Даже шепот, почти змеиное шипение:
– А как же улыбка?
Повернувшись на него, Даша видит ссутулившуюся старую женщину, пятидесяти лет. Одетую в свой старый серый, кое-где вытертый и порванный, махровый халат. С протертым и грязным, серым передником, поверх. На голове ее – что-то на подобии лепешки. Из светло-русых длинных волос. Достигающих, в расправленном и распущенном виде, лопаток.
Еще одна. Сговорились?! Хотя, да… Нормально же! Бог троицу любит. А чего и нормально? Его ж – не существует! Ну… Вне законодательной базы. И куда только библия смотрела? Упустила персонажа сказок! И забрали его – из одной книги сказок в другую. И кто только этот счастливчик, под номером три? Угадаю с одной попытки: три… два… Она со мной, сейчас, говорит! И… Это – я же! Лепешка, пока только внутри. А там… Кто знает. Но знаю одно – ей не идут пучки!
На ногах – старые серые носки и тапки, с отрывающейся и хлюпающей, при ходьбе, серой резиновой подошвой.
Нынче, не так легко купить себе что-то лучше того, что есть и что имеешь, на этот момент. Обычно, это лучшее, казавшееся таковым на первый взгляд, оказывается худшим. И, как правило, только – кажется!
Ее серо-голубые глаза – блестят во тьме, отражая лучи фар и только-только показавшегося светила. Обрамленные, не только светлыми короткими ресницами и узкими светлыми бровями. На высоком и бледном, морщинистом лбу. Но и мелкими морщинками – у них. Как и у большого, но не длинного, носа. И широких, но таких же пухлых, подкрашенных
Мария. Гувернантка. Ни разу не получалось уходить тихо! Так, чтобы не потревожить эту милую и добрую женщину. Она ведь может ей быть, действительно может. Могла… То есть. На самых началах и при знакомстве.
И стоила ли эта работа того, чтобы еще и в помещении носить это! Работать с людьми, двадцать четыре на семь, не бубня и не бунтуя, не склоняя к себе и на свою сторону, на свою правду. В полной тишине! Лишь – за редкостью шепота, отточенных еще задолго и выточенных уже сейчас, фраз. В остальном же – только молча и замалчивая. Заглушая и забивая. Сглатывая и проглатывая. Зато…
С улыбкой на лице!
Улыбаясь и махая. Вечно и извечно. Бесконечно и… беспечно! Обнулился он, а страдаем мы. Крича внутри, молча снаружи… Что может быть лучше?
Нет претензий – нет проблем. А нет проблем…
Благо не: нет людей – нет претензий! А там – и проблем. Хотя, опять же, всему – свое время. Время жить и время умирать. А уж и в наше-то время! И, правда, лучше – молчать. Не зарекаться. Нигде и ни с кем, ни в чем. Не говорить никогда… Никогда! Как и она. Мария и… в своей же работе. Ничего лишнего. Только… бизнес!
Может ли быть что-то хуже? Да! Быть теми самыми людьми, с которыми такие, как она и в этом, работают! Думала, гимн с утра – меня заикой сделает. Ан нет! Вот такие встречи утром, в темноте коридора, с ней. Дом восковых фигур и кривых зеркал, а никаких не приведений! Вдох-выдох…
– Благодарю! Действительно, совсем забыла! – шепчет, в тон ей, брюнетка, подойдя к женщине вплотную. И наклоняясь над ее подносом, окунает лицо в мутную жидкость, глубокой стеклянной чаши. На дне которой покоятся мелкие частички, легкого светло-бежевого волокна.
От волн, вызванных проникновением к ним, они тут же поднялись на поверхность. И начали опадать, периодически зависая. Словно – белая взвесь, в прозрачной и прохладной, чистой воде.
На доли секунды – они остановились и замерли. Повисли, чтобы после – закружиться в сосуде. И чтобы в том же своем, своеобразном танце, направиться к ее лицу.
Цепляясь друг за друга, будто в хороводе, они начали слипаться между собой. Стыкуясь, образуя полноценные волокна.
Два… три… Четыре лоскута!