Дверь Ноября
Шрифт:
Без Тота не выбраться. Но рядом с Тотом всё взрывалось или бросалось на них – и Янка чувствовала, что это связано с тем архэ, которое Тот подарил Ноябрю.
«Что это за подарочек, за который пытаются убить?!»
Луч фонарика, почти осязаемый в густеющей дымке, скользил по стене, ржавой шеренге почтовых ящиков, одним концом упавшей на пол, и завалившим пыльные ступеньки бумажкам. Янка протянула руку и перевернула ближайший листок.
Мир дрогнул.
« For Viccc
From ;) »
И
Янка рисовала это давным-давно, ещё летом – и в одну из встреч «в реале» подкинула Вику в рюкзак. Вот и след от карандашного наброска, и складка на уголке… Та самая открытка. Лежит в пыльном подъезде в мёртвом городе посреди Ноября.
Посреди мира забытых, ненужных, выброшенных вещей.
В самом настоящем нигде.
Внутренний голос шипел без слов – злость, обида, отчаяние, словно тот проклятый телефонный разговор произошёл только что, и Вик сейчас, прямо сейчас снова признался, что она ему не нужна, и…
Янка скрючилась, пряча лицо в ладонях, а потом вскочила на ноги, словно распрямившаяся пружина, пнула затрясшиеся от удара перила, схватила сумку и буквально вылетела на улицу. За её спиной обрушились на пол почтовые ящики. Янка нырнула в кривой проулок, из него в следующий, и в следующий, как в лабиринте утопая в мёртвом городе Ноября, всё глубже и глубже, по щиколотку, до середины икры, по колено в белёсом тумане, но остановиться не могла. Остановиться – это остаться наедине с болью, к которой, как ей казалось, она уже почти притерпелась, но… только казалось.
Последний переулок завёл в тупик, обернувшись глухим узким двором. На створке распахнутого окна третьего этажа раскачивался ржавый утюг, обмотавшийся проводом вокруг ручки. Гипнотически медленно, вправо-влево, как маятник невиданных часов.
Несколько секунд Янка стояла, заворожённая размеренностью движения, и только провожала утюг взглядом, раз-два, раз-два, туда-сюда.
А потом провод лопнул, и утюг обрушился вниз. Отпрыгни Янка хоть мгновеньем позже – вряд ли бы её спас даже капюшон, а так утюг только стеганул хвостом провода по щеке и разлетелся на детали от удара об землю.
Янка метнулась прочь в диком, животном ужасе. В голове было гулко и пусто.
Возможность соображать вернулась только через несколько минут бестолкового бега, и вдруг всё встало на свои места: Тота никто не преследовал, вернее… Тота преследовал сам мёртвый город, вещи, хранящиеся в нём.
И Янку заодно.
В памяти само собой всплыло: «Пусть мёртвая земля хоть на капельку станет… живее».
Вот, значит, как Ноябрь становится живее от подаренного архэ?! Взрывами? Сходящими с ума мусорными баками и утюгами?
Во что Тот втянул Янку? Попытки оживить мёртвое… Что за зомби-апокалипсис?!
А переулки всё петляли, свиваясь в бесконечность, и оказавшись снова в том же самом дворе, у обломков утюга-камикадзе, Янка содрогнулась, с ослепительной ясностью вспоминая другие слова невыносимо скупого на объяснения Тота: «Можно ли пройти бесконечность
Она отошла от рельсов, вот в чём дело. Их не было вокруг, ни на одной из тех улиц, улочек и переулков, которые Янка пробегала. И теперь ей предстоит блуждать по ним… вечно?!
…Ящик, через который Янка перелезала, коварно провалился, хватая за щиколотку, Янка рухнула на землю с коротким воплем, кое-как высвободила ногу, встала, всхлипнула, подобрала сумку и рывками расстегнула ветровку – от бега по телу разлился душный пульсирующий жар.
Рыбка мотанулась на цепочке туда-сюда. Янка перехватила её рукой, сжала до боли в пальцах и похромала дальше. Без направления. Без смысла.
Переулок сужался, сужался и, в конце концов, превратился в неровную щель между домами, сквозь которую Янка протиснулась только боком, ободрав с сумки полколлекции значков.
А с той стороны оказалось светлая улица, сухие заросли… и ржавый трамвай со смятой «мордой». Никакого тумана, никаких утюгов. Янка огляделась, шмыгнула в трамвай и забилась на заднее сиденье. Вернулась…
«Но разве раньше трамвай не был… целым?»
Солнце наполовину скрылось за кустами, и на дорогу лёг теневой узор сухих ветвей, чуть не достающий до стены домов. Ветра не было, ветки не колыхались, и узор казался нарисованным раз и навсегда, прямо в пыли.
…Новая тень появилась с той стороны, куда в прошлый раз убегали Янка с Тотом. Она вырастала из кромки узора, словно та, что её отбрасывала, вышагивала по верхушкам кустов. Изящная, поджарая собачья тень. Она поравнялась с трамваем, остановилась и вскинула голову, заливаясь беззвучным лаем.
Янка бросила взгляд в другую сторону, прикидывая, успеет ли сбежать и больно ли кусают клыки несуществующей собаки… но увидела вторую тень, лёгкими прыжками мчащуюся по стенам домов. Вот она остановилась подле первой, они довольно обнюхались…
«Сейчас бросятся, – поняла Янка, когда тени дружно повернули к ней свои морды. – Мамочки… А они в клочья издерут меня – или мою тень? А что хуже?!»
Она с ногами забралась в кресло, решив сначала бросить в теней сумку, а потом прыгать в окно и продираться через кусты… но собачьи тени не успели напасть. Раздался бодрый топот, и к трамваю с пригорка сбежал Тот. Раскрасневшийся, чумазый, ежиный капюшон откинут, рукава засучены, а в руках что-то вытянутое и чёрное – не чехол, нет… То, что в нём лежало?
Собачьи тени разом обратили морды в сторону Тота, напружинились и беззвучно зарычали. Янка хотела крикнуть, предупредить, но Тот уже и сам заметил, затормозил, развернулся на пятках и… уставился в ту же сторону. Такой же напряжённый и даже почти скалящийся.
По ногам молоком разлилась белёсая дымка, накатываясь на трамвай и чуть-чуть не доходя до пятачка дороги у задней двери.
Послышался рокот мотора – словно голос механического чудовища. Тот пружинисто отшагнул назад, ещё раз, ещё, пока не остановился перед собачьими тенями. Рокот перешёл в оглушительный рёв, и Янка заткнула уши. В клубах пыли, белого тумана и чёрного дыма из перекрёстной улицы высунулось… Янка не успела ничего разглядеть. Пыль, туман, дым, смутный силуэт, а потом Тот вскинул к плечу предмет, который держал в руках, – и выстрелил.