Дверь в мансарду
Шрифт:
— Я готов разделить с вами все, — патетически разъяснил Карен этот крупный мужчина, — кроме чайных эмбрионов.
Собравшиеся дружно рассмеялись: ни для кого не было секретом, что доктор Джон Макклур знал о Карен Лейт больше, чем кто-либо на свете, и предполагал в скором времени выяснить о ней еще очень и очень многое. Его проницательные светло-голубые глаза в тяжелых глазницах не отрывались от хозяйки дома.
— Но, доктор, — воскликнула дама, пишущая нечитаемые романы-кирпичи о Новой Англии, — в вас нет ни искры поэзии!
— В эмбрионах ее тоже нет, — парировал
Директор издательства «Уорлд», пытавшийся вспомнить, в каком году умер Лафкадио Херн, наконец, произнес:
— Не обижайтесь на меня, мисс Лейт. Но значит, вам сейчас около сорока лет?
Карен принялась с невозмутимым видом размешивать чай в другой чаше.
— Замечательно, — пробормотал мистер Квин. — Мне говорили, что в эти годы жизнь только начинается.
Робкий и усталый взгляд Карен теперь был прикован к груди доктора Макклура.
— Это просто совпадение. Жизнь начинается и в пятьдесят и в пятнадцать лет. — Она негромко вздохнула. — Жизнь начинается, когда приходит счастье.
Женщины многозначительно переглянулись, понимая, что имеет в виду Карен: ведь к ней в одно и то же время пришли и слава и любовь. Одна из них не без тайного коварства осведомилась у доктора Макклура, что он об этом думает.
— Я больше не принимаю роды, — коротко бросил тот.
— Джон! — упрекнула его Карен.
— Ну что ж! — махнул он массивной рукой. — Я не интересуюсь началом жизни. Я интересуюсь ее концом.
Никто не стал объяснять, что он подразумевает, поскольку доктор Макклур был заклятым врагом смерти.
Некоторое время все молчали. Доктор Макклур не только постоянно имел дело со смертью, но и обладал мощной духовной энергетикой, заставляющей людей притихнуть, часто помимо их воли. В нем чувствовалась какая-то чистота, будто скопившаяся пыль и земная грязь стерилизовались от контакта с ним, а у собеседников возникала неловкость, и они начинали думать о карболке и белых халатах. Одним словом, его воспринимали как верховного жреца некоего эзотерического культа. О нем ходило немало легенд.
Деньги и слава для него ничего не значили, возможно, потому, как утверждали завистники из числа его коллег, что и того и другого у него хватало с избытком. К большинству людей он относился как к насекомым, копошащимся под окуляром микроскопа, и считал их пригодными лишь для лабораторных исследований. А когда они начинали его раздражать, он нетерпеливо прихлопывал их своими большими волосатыми руками.
Доктор Макклур был человеком рассеянным и неряшливым. Никто не помнил, когда он носил хоть какой-то другой костюм, а не этот, старый, коричневый, мятый, с потрепанными лацканами и манжетами и небрежно болтавшийся на плечах. А еще он был человеком физически сильным и очень усталым и, хотя выглядел моложе своих лет, в то же время казался столетним старцем.
Любопытный парадокс: этот суровый человек, внушавший людям искренний страх и заставлявший их чувствовать себя детьми, сам был сущим ребенком во всем, кроме его работы. Он часто бывал сердит, беспомощен, а в большом обществе —
Теперь Макклур не отводил от Карен страстного, умоляющего взгляда — так смотрят дети на мать в минуты крайней опасности — и недоумевал, почему все внезапно смолкли.
— А где Эва, Джон? — торопливо спросила Карен. Когда доктор смущался и не знал, что ему делать, у нее обычно пробуждалось шестое чувство.
— Эва? По-моему, я ее видел…
— Я здесь, — откликнулась высокая девушка, стоящая на ступеньке павильона. Но не стала к ним подходить.
— Вот она, — с облегчением подтвердил доктор Макклур. — Ну как, тебе удалось развлечься, дорогая? Ты хочешь…
— Где ты была, милочка? — поинтересовалась Карен. — Ты здесь со всеми знакома? Это мистер Квин, я не ошиблась? Мисс Макклур. А это…
— По-моему, мы все уже когда-то встречались, — ответила Эва Макклур с легкой, светской улыбкой.
— Нет, мы с вами никогда не встречались, — искренне возразил мистер Квин и тут же встал.
— Папа, у тебя опять съехал галстук, — заметила мисс Макклур, проигнорировав мистера Квина и холодно глянув на остальных мужчин.
— О, — вздохнула Карен. — Его просто невозможно привести в приличный вид.
— Со мной все в порядке, — промямлил доктор Макклур и отошел в угол.
— А вы тоже пишете, мисс Макклур? — полюбопытствовал поэт.
— Я ничего не делаю, — любезно пояснила девушка. — Извините меня, Карен. Кажется, я вижу… — И, оставив разочарованного поэта и других гостей, она скрылась в толпе беспрестанно сновавших взад-вперед японских слуг. Их наняли на этот вечер, и они подавали собравшимся всевозможные невиданные экзотические блюда. Однако Эва больше ни с кем не говорила и, не оборачиваясь, проследовала к маленькому мосту в глубине сада. Вид у нее был очень хмурый, даже сердитый.
— У вас очаровательная дочь, доктор, — пропыхтела русская дама-писательница. Ее огромная грудь колыхалась под блузой из тюля. — Приятно видеть столь здоровое и свежее существо!
— Да и как ей такой не быть! — откликнулся доктор Макклур, поправляя галстук. — О ней хорошо позаботились. Вот и вырос отличный образец.
— У нее великолепные глаза! — отнюдь не поэтически заметил поэт.
— Но, как мне кажется, слишком холодные.
— О, Эву рассматривают, точно она на сцене, — улыбнулась Карен. — Кто-нибудь хочет еще чаю?
— По-моему, замечательно, что у вас нашлось время для воспитания девочки, доктор, — вновь запыхтела русская дама.
Доктор Макклур посмотрел сначала на поэта, потом на русскую даму, — у обоих были плохие зубы, и к тому же он терпеть не мог обсуждать свои личные дела с посторонними.
— Джон находит время для всех, кроме самого себя, — поспешила вставить Карен. — Ему давно пора как следует отдохнуть. Еще чаю?
— Подобное отношение к себе — признак истинного величия, — произнес издатель Карен и сияюще улыбнулся. — Доктор, отчего же вы не поехали в Стокгольм в декабре прошлого года? Трудно себе представить: человек пренебрег международной медицинской премией!