Дверь в стене
Шрифт:
1894
Катастрофа
Магазинчик не приносил дохода. Понимание этого факта созрело незаметно. Уинслоу не относился к тем людям, кто враз выводит истину путем точных арифметических подсчетов. Она как будто уже гнездилась в его уме, а он постепенно с ней свыкался. Все факты сложились воедино и привели его к этому убеждению. Вот четыре половинных отрезка кретона [46] , нетронутых, если не считать пол-ярда, взятого кем-то на обивку табурета. А вот шертинг [47] по четыре и три четверти пенса – Бандервач на Бродвее продает такой по два и три четверти, что, в сущности, ниже цены. (Бандервач, разумеется, может себе
46
Кретон — плотная жесткая хлопчатобумажная ткань из окрашенных в разные цвета нитей, дающих геометрический орнамент (клетки или полосы), иногда с орнаментальной набойкой.
47
Шертинг – разновидность хлопчатобумажной ткани полотняного переплетения; идет в основном на пошив рубашек, отсюда ее название (от англ. shirt – рубашка).
Уинслоу в задумчивости застыл за прилавком, на котором стояла большая зеленая коробка. Светло-серые глаза слегка округлились; бесцветные неприглаженные усы досадливо дернулись. Уже много дней подряд он плыл по течению, не задавая себе лишних вопросов. Уинслоу направился к обшарпанной кассе-конторке в углу. У него была слабость: он обслуживал покупателя и выписывал чек за прилавком, а потом нырял за кассу и деньги получал там, словно сомневаясь в собственной честности. Длинным и костлявым указательным пальцем он провел по яркому календарику с рекламной надписью: «Хлопок Клэк прослужит век!»
– Одна… две… три. Три недели и один день. – Уинслоу оторопело поглядел на календарь. – Март! Всего три недели и один день. Да быть того не может!
– Чай готов, дорогой! – позвала миссис Уинслоу, открывая занавешенную белой шторкой стеклянную дверь, которая соединяла магазин с квартирой.
– Минутку, – отозвался супруг и начал отпирать кассу.
В магазин шумно ввалился пожилой джентльмен в пальто с меховой оторочкой. Он весь раскраснелся и был явно чем-то раздражен. Миссис Уинслоу тотчас ретировалась.
– Уф! – выдохнул пожилой джентльмен. – Носовой платок.
– Сию секунду, сэр, – сказал Уинслоу. – В какую цену?..
– Уф! – повторил пожилой джентльмен. – Носогой платог, побыстгее!
Уинслоу засуетился и достал две коробки.
– Эти, сэр… – начал он.
– Бугто жестяные, – проворчал посетитель, щупая упругую льняную ткань. – Мне высмогкаться, а не на погляд.
– Тогда, может, ситцевый? – спросил Уинслоу.
– Сколько? – поинтересовался джентльмен из-за платка.
– Семь пенсов, сэр. Что-нибудь еще? Галстуки, подтяжки…
– На кой черт! – выругался джентльмен, роясь в боковом кармане, и наконец извлек полкроны.
Уинслоу огляделся в поисках чековой книжечки с металлической пластиной и листком копировальной бумаги – он хранил ее в разных местах, в зависимости от обстоятельств. Однако, поймав на себе взгляд посетителя, кинулся к конторке и выдал сдачу, вопреки порядкам, установленным в магазине.
Приход покупателя всегда пробуждал в душе Уинслоу своего рода приятное волнение, но открытый ящик конторки напомнил о неурядицах. Обдумать их он не успел. В стеклянную дверь тихонько постучали. Поверх шторки на него смотрела Минни. Чаепитие давало возможность хотя бы на время избавиться от неприятных мыслей. Уинслоу закрыл ящик, запер его и направился в маленькую гостиную.
Однако озабоченность его не покидала. Три недели и один день! Вперившись в баночку с джемом, он необычайно большими кусками поглощал хлеб с маслом, а на попытки Минни завести разговор отзывался рассеянно. Над столом, казалось, нависли зловещие тени Жуля, Нича и Граббита. Рассудок Уинслоу отказывался мириться с мыслью о скором разорении, которая становилась все более отчетливой и почти осязаемой, кристаллизуясь из многодневных смутных тревог. Все сводилось к одному конкретному факту: на его счету в банке осталось тридцать девять фунтов, и ровно через три недели господа Жуль, Нич и Граббит, эти хваткие дельцы, одевающие молодых щеголей, востребуют с него восемьдесят
После чая заходили один-два посетителя, но купили всего ничего: немного муслина и клеенки, подмышники, тесьму, пару чулок. Чувствуя, что тяжкая забота затаилась в темных углах магазина, Уинслоу раньше обычного зажег три лампы и принялся раскладывать отрезы ситца – эти механические действия отвлекали его от дум. На шторке двигалась тень Минни – та перелицовывала платье, сидя за столом в гостиной. После ужина Уинслоу прогулялся, заглянул в христианский клуб, но, не найдя, с кем поговорить, вернулся домой и лег спать. Минни уже была в постели. И там же поджидала его тяжкая забота. Прогнать ее не получалось, и около полуночи Уинслоу окончательно отчаялся уснуть.
Давеча он уже провел несколько ночей в ее обществе, однако на этот раз все было гораздо хуже. Первыми заявились Жуль, Нич и Граббит, которые грозно требовали вернуть восемьдесят фунтов, а ведь это огромная сумма для того, чей начальный капитал составлял всего сто семьдесят. Образы кредиторов окружили его с трех сторон и отступать, вестимо, не собирались. Уинслоу вглядывался в темноту, тщетно надеясь, что оттуда придет спасение. Может, устроить распродажу, сбыть все почти за бесценок? Вдруг эта затея каким-то чудом окажется удачной и принесет хоть какую-то прибыль, несмотря на бросовые цены? Но тут к осаде присоединился торговый дом «Бандервач Лимитед», располагавшийся по адресу: Бродвей, 101, 102, 103, 105, 106, 107. Уинслоу вспомнил длинное, как гусеница, здание с целой батареей витрин и товарами, продающимися чуть выше стоимости. Где ему тягаться с таким заведением? Да и что распродавать? Он принялся мысленно проводить ревизию запасов. Чем приманить покупателей? На ум приходили все тот же черный и желтый кретон в зелено-голубой цветочек, злополучный шертинг, блеклые ситцы, остатки разномастной галантереи, третьесортные перчатки с четырьмя пуговицами… И с этим-то никчемным товаром он выйдет против Бандервача, Жуля, Нича, Граббита и всего жестокого мира, что стоит за ними? С чего он решил, будто кто-то в здравом уме польстится на такое? Зачем выбрал этот товар, а не другой? Неожиданно Уинслоу осознал всю силу своей ненависти к коммивояжеру из «Жуль, Нич и Граббит». Потом отчаянно предался самоуничижению. Он слишком много потратил на кассу. Какая вообще в ней надобность? Он вдруг ясно увидел в ней олицетворение своего тщеславия. А лампы?! Пять фунтов! Неожиданно Уинслоу вспомнил о плате за магазин и квартиру и ощутил почти физическую боль.
Он со стоном перевернулся на другой бок и смутно узрел в темноте очертания плеч миссис Уинслоу. Мысли его приняли иное направление. Он вдруг остро осознал, как его ранит бесчувственность Минни. Муж изводится от беспокойства, а она спит как дитя. Зачем он вообще женился? Уинслоу ощутил горькую досаду, которая сопровождает вынужденное бодрствование в предрассветные часы. Этот белый холмик плеча показался ему обузой, лишней ответственностью, чем-то, от чего нет никакого толку и помощи. Какие все-таки мужчины глупцы, что женятся! Безмятежный сон Минни вызывал у него невероятное раздражение, и Уинслоу чуть не поддался порыву разбудить жену и объявить, что они «разорены». Ей придется вернуться к дяде, который всегда его недолюбливал. Собственное же будущее рисовалось Уинслоу весьма туманно. Тому, кто открыл свой магазин и прогорел, крайне сложно опять получить должность приказчика. Уинслоу начал воображать себе предстоящие поиски нового «места под солнцем», скитания по торговым домам с бесчисленными письмами-прошениями. Как же он ненавидит их писать! «Сэр, в ответ на ваше объявление в „Христианском мире“…» Ему мерещилась бесконечная череда неурядиц и разочарований и в итоге – пропасть нищеты.
Позевывая, Уинслоу оделся и пошел открывать магазин. День еще не начался, а он уже устал. Поднимая ставни на окнах, Уинслоу спрашивал себя, какой в этом толк. Что ни делай, конец неизбежен. Яркое утреннее солнце высветило видавшие виды рассохшиеся половицы c зазубринами, обветшалый подержанный прилавок и полную безнадежность предприятия. Все эти шесть месяцев Уинслоу представлял в своих грезах магазинчик с красивой витриной, счастливую супружескую чету, скромный, но достойный доход. А теперь он неожиданно очнулся от мечтаний. Чуть отпоровшаяся тесьма, которой был обшит его черный, еще вполне приличный сюртук, зацепилась за дверную щеколду и надорвалась. Отчаяние Уинслоу тут же превратилось в гнев. Он постоял, трясясь от злости, потом дернул тесьму, оторвав ее еще больше, и отправился к Минни.