Дверь
Шрифт:
И нельзя о Петрове сказать, что однажды он решил начать новую жизнь, но все же такой поворотный день в его жизни случился.
Местный комитет института направил Петрова, как человека безответного, в комиссию по проверке подвалов.
Комиссия собралась в коридоре жилищно-эксплуатационного треста No1, от имени которого должна была действовать, - сплошь пожилые мужчины. Они быстро сплотились, решили жить весело, но тут из двери под дуб вышла женщина с крепкими икрами, хорошо развитым бюстом, с волосами цвета железной стружки, оглядела всех, как бы принюхиваясь - зубы у нее были из нержавейки, - и сказала
– Люди, люди, не ходите чужими дорогами.
– Да кабы знать, которые наши, - ответил Петров.
Женщина навела на него глаза. Были они как торцы световодов, уходящих в запредельную даль, и свет оттуда был мертвым светом.
– Я председатель, - сказала она.
– Скромно будем работать. Скромно. В скромности наша сила.
– Так ведь действительно - кабы знать, - прошептал Петров, густо краснея.
Женщина-председатель охладила его стальным свечением своих плоских глаз. Но Петрову показалось вдруг, что в их глубине, в запредельной дали, заголубело и зазеленело ожидание.
КАНАРЕЙКИ ДУШИ
Дом был семиэтажный, с высоким гранитным цоколем и великолепным парадным входом, торжественным, как вход в казначейство.
Петров отыскал дворника, объяснил цель своего прихода и попросил либо доверить ему ключи, либо сопровождать его. Дворник, темноликая горянка, сорвавшая голос, как потом выяснилось, на конкурсе в театральный вуз, пнула ногой в решетку подвального окна и прошептала пугающе:
– Клуч там. Внызу. Иды.
– Спасибо, - сказал Петров тоже шепотом и пошел в подвал по широкой лестнице.
Кошками не пахло. Пахло дезодорантом.
На площадку подвального этажа выходили две стальные сварные двери. На одной висел замок, густо смазанный солидолом. На другой белилами, да похоже пальцем, было написано: "Вход".
"Вход куда?" - Петров задумался над словами "вход" и "выход". "Дверь не может быть сразу входом и выходом; хоть она и едина, но существует принципиальная разница в подходе, даже в цветовом восприятии, в отношении тепла и холода, не вдаваясь в глубинный психологический аспект..." Мысль Петрова была прервана тонким голосом за его спиной, как бы свирелью. Петров отряхнул штаны и пиджак и попытался заглянуть себе за спину, полагая увидеть там кусачее насекомое. Звук, словно досадуя на Петрова, изменил форму, стал похожим на некую геометрическую фигуру - октаэдр синего цвета. Петров понял - фигура эта синяя рождается где-то в нем. Еще вчера он мог бы поклясться, что здоровый человек сам, без фонендоскопа, из всех своих внутренних звуков может расслышать лишь переливы в животе, звон в ушах, хруст в суставах, но чтобы нечто шестивершинное, - как все простодушные люди, Петров считал, что звук не имеет формы. Сейчас он явственно слышал могучее, свитое из многих звуковых волокон гудение медленно вращающегося акустического октаэдра.
– Хватит.
– Петров потряс головой.
Гудение раздробилось, приобрело форму падающих из ведра кристалликов. Они сверкали и таяли и вскоре превратились в прогретую солнышком лужу.
На мелком скакал воробей и чирикал.
– Нервы, - сказал Петров.
Подумав, Петров понял, что чирикает у него в груди, и не какой-то отдельный орган, скажем бронх, но нечто непознанное - может, даже душа.
Эта догадка
Петров постучал. Дверь без скрипа раскрылась. Широкопузый мужик в расстегнутой ковбойке - с волосами сивыми, густыми и вислыми, как на козле, сказал:
– Еще один странник приблизился к нашему роднику. Входи, брат.
У мужика была пегая борода, похожая на разъяренную кошку. Петров заслонился даже.
За дверью гудела котельная. Чисто было. Вдоль стен и по потолку тянулись крашенные в разный цвет трубы, отчего возникало впечатление важности происходящих тут теплообменных процессов. Прямоугольный, как сундук, оштукатуренный паровой котел был эмалево-белый, а манометры и вентили на нем - эмалево-красные. Пол, выстланный двухцветной керамической плиткой, влажно блестел.
В топке синхронно подрагивали газовые синие свечи - ровными рядками, как перья лука на грядке. Иногда по ним проносились искры - это сгорали случайно залетевшие в топку пылинки.
– Стерилизованный огонь, - сказал мужик-кочегар.
– Равномерная температура. Ничейное счастье. Отогрей руки, странник.
Ноющая мысль, привычная, как гастрит, сложилась в слова: "Не позабыть бы купить кефир. Может, лучше уйти?"
Но тут же в груди раздалось чириканье. Теперь уже не один воробей ликовал возле лужи, просвеченной солнцем, а целая стайка.
"С кефиром успеется. Кефир никуда не уйдет. Кефир облагораживает микрофлору кишечника. Препятствует дискомфортности и диспепсии".
Петров объяснил Кочегару, что пришел проверять подвал. Что в котельную за ключом его послала симпатичная горная леди.
– Слепец!
– взревел Кочегар.
– Эта леди состоит из сплошных когтей. Ее Рампа зовут. Рампа Махаметдинова. Горная баба-яга. Неясыть. Камнедробилка.
– В глазах Кочегара полыхнуло коптящее пламя.
– Зачем тебе подвал проверять? Раз замок не сорван - значит, чисто. А что еще? Пиши: состояние удовлетворительное.
– Я согласен, - сказал Петров.
– Вы правы. Но если бы еще и ключ у вас получить... Совесть будет спокойнее.
– Значит, ты из этих, которые с чистой совестью? Небось на плечики свою совесть вешаешь? Пятнышки, не дай бог, бензинчиком сводишь? На время отпуска нафталином пересыпаешь? Знаешь, что над твоей могилой произнесут? "Ушел от нас человек с чистой совестью, можно сказать с неиспользованной". И все. И никаких прилагательных. Эх, Петров, самые горячие надгробные речи произносят те, кому ты сто рублей должен и не отдал.
– Кочегар поскреб Петрова немигающими глазами, в которых все еще светился дымный пламень. Глаза у него были маленькие, островидящие, но создавалось впечатление, что у него еще и другие глаза есть и те глаза смеются.
– Нам нужно быть скромнее, товарищ Петров. Не надо нам свою совесть выпячивать.
Петров шею вытянул, чтобы решительно возразить, но только спросил:
– Откуда вы знаете мою фамилию?
– Его просквозил ветерок раздражения.
– И при чем тут скромность?
– Он разобиделся. Но чириканье в его душе не оборвалось и не утихло - напротив, возле солнечной лужи вроде прибавилось воробьев, они браво скакали в воду, выпрыгивали на бережок, дружно отряхивались и желали чего-нибудь поклевать.
Кочегар открыл тумбочку. Там стояли бутылки с кефиром.
Петров поморщился.