Дверь
Шрифт:
Зашла Рампа, попросила, чтобы тише орали: на дворе собрался народ думают, драка.
Кочегар встал, закрыл вентиляционные шкафы. Петров кивнул на стену.
– Жуть. А как же со Станиславским?
– Живопись первична. Режиссура вторична, - сказала Рампа.
Арсений ее поддержал, смакуя глинтвейн:
– Гвоздики мало и перцу душистого... Режиссеры - это купцы. И то, если крупные. А мелкие режиссеры - приказчики. Заворачивают старый товар в новые обертки сообразно состоянию вкуса и спроса. Иногда и просто дерьмо завернут. На дерьмо, кстати, сейчас большой вкус и спрос. Но в основном обертка в моде, упаковка, раскрашенный мешок. А быть там или не быть такого вопроса
Они схватились определять, кто из режиссеров купец, кто приказчик:
– Стреллер - купец.
– Щеки у них надулись.
– Феллини - тоже.
– Глаза у них выпучились.
– Бертолуччи - купец.
– Антониони - приказчик.
– Ризи - коммивояжер.
– Складка справедливости легла у них меж бровей.
– И вы купцы, - сказала Лидия Алексеевна.
И улыбка окрасила их судейские лица.
– Не-е. Мы товар. Нас еще упаковать надо. Вон Петрова послезавтра упакуют - и пожалуйста, жене подарок на Восьмое марта.
Под выкрики "Приказчик! Купец! Жулик!" Петров тихо вышел в коридор и тихо вошел в кочегарку.
Рампа плакала, облокотясь на тумбочку, Она не отвернулась, не закрыла лица.
– Ты что?
– спросил Петров.
– Все уходят.
– Рампа махнула рукой.
– Сева ушел. Ты уходышь. Кочегар уходыт... В деревню. Нахал уходыт - в море. Зачем люди уходят? Надо приходыть, а они уходут.
Петров погладил ее по плечу.
– Прощай.
На улице было ветрено. Петрову повезло, он быстро поймал такси.
Из-под колес, как взмах лошадиной гривы, летел мокрый снег. Окна в домах - как глаза совы.
В палате его встретили восторженно.
– К тебе анестезиолог приходил два раза. Ты где был?
– В ресторане.
– Хорошо гульнул?
– Я малопьющий.
– К тебе тут людей приходило - мешков нанесли на неделю. Наверное, апельсины.
– Наверное.
– Петров сложил мешки под кровать и лег. Мыслей в голове у него не было никаких, но стояло перед глазами лицо Лидии Алексеевны Яркиной, доктора наук, близорукой женщины с рыжими волосами и голубыми драгоценностями. У нее есть сын - Левка. Теперь она родит еще, от Арсения. Петров чувствовал, что это именно так. От Арсения она уйдет, и Арсений вздохнет с облегчением. Будет посыпать свою грудь и живот табачным пеплом.
Потом Петров вспомнил, что даже не погладил Мымрия. Но возразил себе. Мымрия все время прижимал к животу Эразм и говорил горячо, что возьмет его в море, что скифу уже давно пора побывать за границей. Мымрий восторженно брякал.
Петрова Мымрий встретил в каком-то скорбном ключе, как бы со слезой. "А вдруг этот Мымрий - она?" - мысленно воскликнул Петров. Его охватил ужас. Прямо в пижаме он залез под одеяло, свернулся клубочком и затих. А когда согрелся, уснул.
Он шел по уютному городу, похожему на Ленинград и на Ялту одновременно, в веселой вечерней толпе. Такого еще не бывало - город в его сновидениях всегда был пустым и разваливающимся. Навстречу ему шел высокий, слегка прихрамывающий человек в коричневом кожаном пальто, коричневой кожаной кепке, коричневых кожаных перчатках, с молодой коричневой таксой на поводке - кобелем.
– Здравствуйте, Александр Иванович, - сказал высокий человек в коричневой коже - шевро-мароккан.
Петров поклонился, вложив в поклон свидетельства своей образованности, воспитанности, радости и готовности поддержать беседу конечно, если не очень долго.
– Хочу сказать.
– Арнольд Николаевич
– Я сделал небольшое, но важное для себя открытие. Сообщу только вам. Понимаете, Александр Иванович, Антуан де Сент-Экзюпери, строго говоря, не корректен, утверждая, что мы отвечаем за того, кого приручаем. Это лишь часть истины, этакий сегмент. Первое: желающих приручиться несравненно больше, чем желающих приручить, и они наседают. Второе и главное: лишая кого-то свободы воли, то есть приручая, мы сами этой свободы лишаемся. Посмотрите на меня: я на таком же коротком поводке по отношению к моей таксе, как и она по отношению ко мне. Это цепи, Александр Иванович, но, лишившись их, мы лишаемся всего. Вот так, гуляя по вечерам, я думаю. Днем я думаю о подводных лодках. Численность команды на атомном подводном крейсере я хочу довести до трех человек: можно и вовсе без людей, но отвечать за глупость должны люди, а не автоматы. Желаю всего наилучшего.
– Арнольд Николаевич улыбнулся, блеснув белизной зубов, и повел свою таксу к молодому задумчивому милиционеру.
Петров шел в нарядной толпе, словно плыл среди неспешных и некрутых волн, которые мягко подталкивали его то в одно плечо, то в другое.
Вдруг кто-то взял его за локоть.
– Привет, Петров.
Петров повернулся. Ему улыбалась молодая женщина, считавшая, вероятно, что Мирен Матье ей подражает во всем. Петров мог бы поклясться, что никогда раньше ее не видел.
– Я могу сказать только тебе, Петров. Я уйду от него. Отдам Сансика в интернат и уйду. Петров, мне очень хочется плеснуть в его сытую, сальную, наглую, самодовольную рожу уксусной эссенцией, хоть это и не современно. Плесну и сяду. И черт с ним. Ну, пока, Петров. Сказала тебе, и стало легче.
– Но почему?..
– Ты что, не понимаешь?
– Нет... Но...
Женщина послала ему воздушный поцелуй и скрылась в дверях под вывеской "Кружева".
Потом к нему подошли два незнакомых парня, сказали:
– Петров, не мы будем, но мы ее распечатаем. Черт нас задери, век свободы не видать.
– Кого распечатаете?
– Ювелирную лавку. Ты видел, какие там цены? Мы зашли и до сих пор в кайфе. Какой трудящийся может купить брошку бабе или кольцо дочке за тридцать тысяч? Это же специально для нас - для ворюг и рыночных князей.
– Но почему вы это мне говорите?
– шепотом спросил Петров.
– Надо же поделиться, чтобы потом язык не чесался. А ты... Ну ладно, Александр Иванович, мы тебе сказали, и все. И все.
– Парни кивнули ему, как бы обещая быть осторожными, и пропали в толпе.
Улица вывела Петрова на пустынную площадь. Камни площади были в щербинах от разорвавшихся мин. Черные стены домов и белые языки известковой пыли.
Посередине в золоченом кресле, нога на ногу, сидел Старшина.
– Трон, - сказал Старшина просто.
– Трон пустовать не должен.
– А Лисичкин и Каюков где?
– Они на переднем крае. Где же еще быть солдату?.. А вы? Гуляете?
– в свою очередь спросил Старшина.
Петров снова вышел на шумную улицу. Незнакомый народ веселился.
В витрине ювелирного магазина, среди кулонов и брошей, ложек и знаков зодиака, Петров увидел Мымрия - зубы у него сверкали жемчугом, из ушных отверстий свисали большие изумрудные бриолеты. Ресницы у него были длинные, приклеенные. И было слышно, как радостно он брякает, как это может только женщина, у которой есть чем поделиться, - женщина, полная тайн. И как бы в тумане Петров увидел мчащуюся по степи на буланом коне амазонку. Подскакала амазонка к нему и сказала: