Двери между мирами (Извлечение троих) (др. перевод)

Кинг Стивен

Джордж вспомнил, как кто-то из толпы говорил другому о том, что она якобы произносила прежде, чем потерять сознание (как она доберется до этого мудака и повырвет ему все яйца и т. д., и т. п.). Тот тип был белым. Теперь Джордж решил, что он все это придумал либо из-за странности, свойственной человеческой натуре, когда и без того трагическую ситуацию стремятся выставить еще трагичнее, либо просто из-за рассовых предрассудков. Сразу видно, что эта женщина — воспитанная и культурная.

— Несчастный случай, — сказал он. — Вам…

Она

закрыла глаза, и он подумал, что ее опять потянуло в сон. Ну и хорошо. Пусть кто-то другой скажет ей, что она лишилась ног. Кто-то из тех, у кого доходу побольше 7600 $ в год. Он отодвинулся чуть влево, чтобы еще раз измерить ей давление, и тут она снова открыла глаза. Перед Джорджем Шейверсом была совершенно другая женщина.

— Мать твою, из-за этого мудозвона мне оттяпало ноги. Я чувствую, что они тю-тю. Это что — скорая?

— Д-д-да, — выдавил Джордж. Ему вдруг захотелось чего-нибудь выпить. Не обязательно спиртного. Просто промочить горло, а то во рту пересохло. Как в том фильме со Спенсером Трейси, «Доктор Джекилл и мистер Хайд», только на самом деле.

— Поймали они этого белого мудака?

— Нет, — про себя Джордж еще подумал: «Парень, кажется, влип, еще как влип».

Он как-то смутно осознал, что фельдшера, подступившие было поближе (быть может, в надежде, что он сделает что-то не так), отошли подальше.

— Ну и ладно. Все равно эти белые гады его отпустят. Я сама до него доберусь. Я хрен ему на фиг отрежу. Сукин сын! Я скажу тебе, что я буду делать с этим сукиным сыном! Я тебе кое-что скажу, белый ублюдок! Я скажу тебе… я скажу…

Глаза ее снова закрылись, и Джордж подумал: «Да, лучше спи, пожалуйста, спи. Мне за это никто не заплатит, я все равно не врубаюсь, не знаю, что делать, нам читали про шоковое состояние, но никто даже не упомянул шизофрению…»

Глаза снова открылись. Перед ним была первая женщина.

— Какой несчастный случай? — спросила он. — Я помню, как вышла из «Я»…

— Из себя? — тупо переспросил Джордж.

Она улыбнулась вымученной улыбкой.

— Такая кофейня. «Голодный я».

— А. Да, понимаю.

Из-за той, другой, будь она хоть трижды пострадавшая, он себя чувствовал так, как будто его облили грязью, ему даже стало немножко нехорошо. А с этой он себя чувствовал точно рыцарь из романа про короля Артура, рыцарь, который успешно выцепил Прекрасную Даму из логовища дракона.

— Я еще помню, как спустилась в подземку, прошла на платформу, а дальше…

— Кто-то столкнул вас. — Это звучало глупо, ну и что с того? Это действительно было глупо. Нелепо.

— Столкнул под поезд?

— Да.

— И я осталась без ног?

Джордж попытался сглотнуть, но не смог. В горле совсем пересохло.

— Не совсем, — выдавил он, и ее веки снова сомкнулись.

Пусть это будет обморок, подумал он. Пусть это будет…

Глаза распахнулись.

Они так и пылали. Рука поднялась и резанула растопыренной пятерней по воздуху в каком-то дюйме от его лица — еще чуть-чуть, и он лежал бы сейчас в травмпункте с разорванною щекой, а не курил бы тут с Хулио «Честерфилд».

— ТЫ БЕЛЫЙ ГАД, СУКИН СЫН! — завопила она. Глаза горели адовыми огнями на чудовищно искаженном лице. В этом лице не осталось уже ничего человеческого. — БУДУ ТЕПЕРЬ КОНЧАТЬ ВСЯКОГО БЕЛОГО МУДАКА, ТОЛЬКО МНЕ ПОПАДИСЬ! ОТРЫВАТЬ ИХНИЕ ЯЙЦА И ШВЫРЯТЬ В ИХНИЕ БЕЛЫЕ ХАРИ! Я…

Это было какое-то сумасшествие. Так изъясняется только Бабочка Мак-Куин, негритянка из одного комикса, которая рехнулась уже окончательно и настроена очень решительно. Вот и она — или оно — тоже казалась какой-то нечеловеческой. Это вопящее и издерганное существо просто не могло полчаса назад лежать в тоннеле подземки с отрезанными ногами. Она кусалась. Пыталась расцарапать ему лицо. Из носа у нее текло, с губ летели плевки, изо рта — непристойности.

— Вырубите ее, док! — заорал кто-то из фельдшеров, вдруг побледнев. — Бога ради, вырубите ее! — он потянулся уже к коробке со шприцами, но Джордж отшвырнул его руку.

— Отгребись, чучело.

Джордж посмотрел на свою пациентку и снова увидел глаза той, первой — спокойные, умные.

— Я буду жить? — спросила она небрежно, таким тоном, каким обычно беседуют за чашкой чаю, а он подумал: «Она даже не знает об этих провалах. Совершенно не знает». И чуть погодя: «И та тоже не знает».

— Я… — он тяжело сглотнул, потер грудь поверх халата, как бы стараясь унять бешеное сердцебиение, и приказал себе взять себя в руки. Жизнь он ей спас. Психологические ее проблемы его не касаются.

— Вы хорошо себя чувствуете? — спросила она, и он даже слегка улыбнулся искренней озабоченности, что прозвучала в ее голосе. Это надо же — она спрашивает его!

— Да, мэм.

— Вы на какой вопрос отвечаете?

Он сначала не понял, но потом сообразил:

— На оба, — он взял ее за руку. Она сжала его руку, а он заглянул в ее сияющие глаза и подумал: «А в нее можно влюбиться», — и в это мгновение ее рука превратилась в царапающую пятерню, и она сообщила ему, что он белый мудак и что она не просто яйца ему отрежет, а вырвет их зубами.

Он отпрянул, глядя на ладонь, не идет ли кровь, и в голове у него пронеслась еще бессвязная мысль, что если — да, то нужно будет что-нибудь сделать, потому что она ядовитая, эта женщина ядовитая, ее укус — все равно что укус мокасиновой или гремучей змеи. Но крови не было. а когда он посмотрел на нее снова, перед ним была та — первая.

— Пожалуйста, — сказала она. — Я не хочу умирать. Пожал… — тут она потеряла сознание. Может, и к лучшему. Для них для всех.

4

— Ну и что ты думаешь? — спросил Хулио.