Двери в полночь
Шрифт:
— Начнем что? — не поняла я.
— Тренировки, — невесело улыбнулся Оскар, — хватит с тобой нянчиться. Учти, будет больно. Будут ушибы, синяки, растяжения, ссадины и вывихи.
Я невольно охнула.
— Но когда ты выйдешь отсюда, жить тебе станет легче.
— А что там, за дверью?
— Тренировочный зал. Спокойной ночи, — и дверь за Оскаром закрылась.
9
Кто-то тряс меня за плечо.
— Ммм?..
— Черна, вставай, — это был голос Оскара, и я подскочила как ужаленная, натягивая на себя одеяло до ушей: проклятая
— Ой, я не думала, что ты… Ты не мог бы…
Он только улыбнулся, глядя на мое замешательство и стремительно багровеющие щеки, и отвернулся, приподняв руки в примирительном жесте.
— Успокойся, я ничего не видел.
— Тем лучше, — я быстро нашарила футболку и джинсы, — поверь, я просто берегу твою психику.
Он хмыкнул и покачал головой:
— Ты к себе несправедлива.
— Еще как справедлива! — Я вынырнула из узкого ворота футболки. Он снова хмыкнул, и мы вышли из комнаты.
— А почему у меня там нет окон?
— Здесь их тоже нет. Это чтобы тренирующийся не знал, какое время суток, и не мог понять, сколько времени прошло. Эффект достигнутой цели: ты могла бы, например, тренироваться еще, но видишь, что вечер или, наоборот, утро, и срабатывает рефлекс «пора отдохнуть», — он открыл дверь тренировочного зала, пропуская меня вперед.
Зал очень напоминал обычный спортивный в школе: шведские стенки, маты в углу. Только под потолком были прикреплены несколько непонятных мне приспособлений, да у дальней стены висела боксерская груша и еще что-то непонятное.
— А это зачем? — Я указала на это «что-то» под потолком. Немного напоминало площадку канатоходца, только каната не было.
— Это для тренировки птичьих, — пояснил Оскар, скидывая рубашку в угол на скамью. Я невольно задержалась на нем взглядом. Он все еще был прекрасен. И всегда будет. Я же и так больше напоминала куль, пережатый посередине, а уж на его фоне…
— Привыкай, — меж тем продолжал Оскар, — в ближайшее время ты будешь проводить здесь 23 часа в сутки.
Я недоверчиво на него вылупилась.
— Я не шучу. Занятия будут прекращаться, только когда ты будешь падать от усталости. В прямом смысле.
По спине пробежал холодок. Кажется, я капитально влипла. Грела только одна мысль: когда я отсюда выйду, мое тело избавится от лишнего мяса, непонятного назначения, руки станут сильными, ноги — быстрыми, и вообще, вся я буду как Никита.
Я вдохнула поглубже:
— Поехали!
Оскар улыбнулся, и его улыбка не предвещала ничего хорошего.
Полетели дни. Оскар, в основном, стоял рядом и, скрестив руки на груди, ухмылялся, глядя на мои мучения. Груша стала моим ближайшим другом — ни с кем еще я не проводила столько времени. Когда от ударов уже кровоточили костяшки (никаких перчаток и бинтов!), а плечи болели, Оскар, благодушно улыбаясь, велел переходить на ноги. Теперь я пыталась пнуть ее и не упасть. Получалось плохо. Конечно, первым делом я опробовала киношный удар ногой с разворота, который столько раз видела в фильмах. Не тут-то было! Равновесие я потеряла почти сразу, да еще и груша, качнувшись в мою сторону, наподдала — в общем, я оказалась на полу, пребольно стукнувшись
Тренировались мы действительно много. И долго. Когда я только на минуту садилась, Оскар тут же подхватывал меня под мышки и пинком отправлял обратно к груше. Перспектива быть как Никита уже не казалось мне такой радужной, но, как и всегда последнее время, выбора у меня не было. Когда поставить меня на ноги не мог уже даже пинок, Оскар давал отмашку, и я ползла к себе в комнату спать, зачастую даже не раздеваясь. Снов не было — только темное благословенное забытье, которое будет нещадно прервано сильной рукой, за шкирку втаскивающей меня в зал. По утрам у меня болело все тело, от макушки до кончиков пальцев, а на грушу я даже смотреть не могла, но под строгим взглядом желтых глаз приходилось двигаться через боль. Сначала я подвывала, потом только морщилась, потом мне стало западло (да, именно так!) показывать, что мне больно. А потом боль вдруг отступила.
Мне казалось, что я немного меняюсь, во всяком случае руки и ноги точно стали сильнее, но в моей тюрьме не было зеркала. На мой вопрос Оскар ответил, что у этого решения тоже есть какая-то невероятная психологическая подоплека. Со временем я стала забывать, как выгляжу. Я пыталась понять, как у Оскара хватало времени на меня и на основную работу. Поскольку часы у меня забрали, а окон не было, я ничего не могла сказать о прошедшем времени. Иногда мне казалось, что я тут всего пару дней, разбитых на много коротеньких промежутков, иногда — что прошла уже вечность, и вся моя жизнь состояла только из этого зала. Во всяком случае, я могла сказать точно, что пару раз мне удавалось выспаться, — значит, у Оскара на работе был аврал.
— Ты дерешься как человек, вот в чем твоя проблема, — однажды сказал мне Оскар, подойдя к груше. Я проблемы уже не видела — по сравнению с тем, какой я была раньше, сейчас я превратилась в один сплошной комок мускулов.
— Ну, извини, — пробурчала я, недовольная его замечанием, — я двадцать пять лет была человеком!
— А вот и нет. Если бы ты слушала меня дальше, вместо того чтобы хлопать дверью, — я покраснела и опустила глаза, но Оскар продолжал: — То знала бы, что, в отличие от вампиров, которые не могут размножаться и часть своего существования являются людьми, оборотни никогда людьми в полном смысле слова не были. Это… все равно, что девочку до полового созревания считать мальчиком только потому, что у нее еще грудь не выросла! Она все равно женщина, просто отличия проявятся позже.
Ну и аналогии…
— Хочешь сказать, что я всегда была оборотнем и все такое, только сама этого не знала? — с сомнением спросила я.
— Да. Вспомни, наверняка было что-то, что не вписывалось в обычную жизнь.
Я честно наморщила лоб. И тут вспомнила, как умирала от обилия запахов под утро, как кружилась от них голова, как мне приходилось забивать их сигаретой… Кажется, можно было ничего не говорить.
— Но как я могу драться еще? С тех пор прошло уже два месяца, а я еще ни разу не превратилась снова! Для меня я все равно все еще человек, — возразила я.