Двери в полночь
Шрифт:
Как я ни старалась, небрежности в тоне мне не хватило. То ли дыхание сбилось на «Оскар», то ли я просто не сумела сдержать напряжения, и дрогнули руки. Не знаю, но Шеф сразу подобрался и стянул губы в прямую линию:
— Занят.
Я посмотрела на Шефа, он — на меня. Мы оба знали, что он врет, только я не знала, почему. Прошла минута, другая…
— Почему вы не приходили? — Мой голос прозвучал неожиданно хрипло.
Шеф встал со стола, глянул на меня неожиданно жестко — ни за что не скажешь, что только что мы радостно обнимались, — и потянулся за сигаретами.
— Потому
— Ну почему?! — Я поставила чашку на стол так резко, что кофе из нее выплеснулся на стол. — Почему хватит?! Я просто хочу правды!
— Правды? — Шеф сделал шаг вперед, нависнув надо мной: — О'кей, будет тебе правда. Ты уже не маленькая девочка, что я тебя, в самом деле, оберегаю!
Он наклонился так близко, что я видела, как в его зрачках отражаются лампочки на потолке:
— Оскар не хочет тебя видеть. Ясно?
Наверное, так же почувствовала себя жена Лота, когда оглянулась на горящий город и обратилась в соляной столб. Несколько мгновений я просидела, не двигаясь, потом кое-как вздохнула:
— Поч… — Я попыталась втянуть воздух. — Почему?
Он помолчал пару секунд и буквально выплюнул:
— Не знаю.
Я кивнула, рассеянно шаря взглядом по полу. В ногах появилось странное ощущение, что если я прямо сейчас не уйду, то их сведет судорогой, — и я вылетела из кабинета, едва касаясь пола.
Надо было съездить к матери — она думала, что я в срочной длительной командировке, — но не было сил делать вид, что все нормально, так что я ограничилась звонком. Голос у нее был немного сонный:
— Чирик? Ты чего среди ночи?
— Ой, ночь уже, да? — Я запоздало глянула на часы. Было почти два. — Прости, я с этой работой совсем запуталась когда у нас что. Спи, я днем позвоню. Если соображу, когда у нас день, — я вымученно засмеялась.
— Да ладно уже, — кажется, мама улыбнулась, — чего хотела?
— Да просто спросить, как твои дела. А то давно не разговаривали.
Она на мгновение замолчала, видимо перебирая в уме происшествия последних дней.
— Да все нормально, ничего особенного не происходит в моей старушечьей жизни.
— Я заеду, — я снова улыбнулась, уже искренне, — как будет окно в работе. А то только вернулась, надо кучу рапортов писать.
— Буду ждать. Спокойной ночи.
Все было смазанным и едва различимым, а фигуры двигались странно. Будто только что были там и уже где-то в другом месте. Она пытается уследить за их движением, но голова двигается невыносимо медленно, и она видит только размытые образы. Ей легко и приятно, будто она наконец-то на своем месте. Легкое беспокойство не выходит за пределы допустимого, и она невольно улыбается. Все хорошо, все спокойно.
Горячая волна врывается в ее сознание, сметая все на своем пути и полностью занимая ее мозг. Она пытается как-то отодвинуть ее, вернув себе ясность сознания, и инстинктивно мотает головой. В мозгу начинает потихоньку проясняться, и она уже расслабленно выдыхает, но тут понимает, что он стоит за спиной.
Она медлит, боясь обернуться, хотя знает, что он ждет этого, не заговаривая с ней. Но раньше, чем она сама понимает, что делает, ее тело уже успевает развернуться, и она смотрит снизу вверх, пробегая взглядом по смуглым щекам с легкой черной щетиной. Она видит желтые глаза, и мир пропадает, а ее полностью поглощает ощущение сдерживаемой силы и спокойствия. Она знает, что у нее есть всего несколько секунд, иначе чувства совсем откажутся ей повиноваться, и считает про себя, но он чуть улыбается, показывая белые немного удлиненные зубы, и сознание снова делает крутой вираж.
Нет ей нельзя с ним работать. Она уже давно пытается подать рапорт о переводе, но все никак не может собраться с духом. Ведь это будет значить уйти из группы — а это просто невозможно…
Резкий звонок мобильника ворвался в мир. Она открыла глаза, пытаясь понять, где находится и почему во всем теле такое странное ощущение легкости, а в сердце — грусти. Пару секунд бездумно послушав трель телефона, она потянулась к столу и нажала на кнопку вызова.
— Чирик? Ты чего среди ночи?
— Ой, ночь уже, да? — Голос дочери звучал смущенно. — Прости, я с этой работой совсем запуталась когда у нас что. Спи, я днем позвоню. Если соображу, когда у нас день, — дочь тихо засмеялась.
— Да ладно уже, — она тоже не смогла сдержать улыбки, — чего хотела?
— Да просто спросить, как твои дела. А то давно не разговаривали.
На долю секунды ей захотелось рассказать все — и про странные сны, которые она никогда не может запомнить, и про то, что просыпается иногда вся в слезах, все еще всхлипывая, и про то, что, кажется, сходит с ума, начиная делать что-то странное, прислушиваясь к чему-то неслышному…
— Да все нормально, — улыбнулась она, — ничего особенного не происходит в моей старушечьей жизни.
Дочь фыркнула, пообещала заехать и повесила трубку.
Она опустила руку с телефоном на одеяло, неосознанно сжимая трубку до побелевших костяшек, и посмотрела в окно. Серым светом город накрывали рассветные сумерки.
Что-то надломилось во мне. Шеф и Оскар всегда были для меня опорой — даже когда все вокруг рушилось, даже когда Оскар исчезал, оставался Шеф. Невозможность рассказать кому-то, поделиться, добивала. Где-то внутри себя я убрала какой-то болезненный комок в дальний угол и сжала зубы покрепче.
С «терапией» мы покончили быстро — когда я запустила в Шефереля стулом. Сказать, что отношения у нас испортились после того разговора, — это не сказать ничего. Мы как будто специально старались вывести друг друга из себя. Привязанная необходимостью являться на «терапию», я делала все возможное, чтобы проводить эти три часа в день максимально раздражающе. Шеф не отставал, откровенно издеваясь надо мной. Иногда мне казалось, что после этих сеансов из ковролина в его кабинете можно было отжимать яд.