Двое из ларца
Шрифт:
— Может, проще пристрелить?
— У него родители старенькие, сын родился от американской жены. Ведь заменяют высшую меру пожизненной каторгой? Вот пусть он ее в Бруклине и отбывает.
— А ты, Адашев, садист. Я всегда замечал.
— Да посмотри на него, разве он достоин легкой смерти? Пусть помучается.
— Встали и поехали.
В этот час маленький ресторанчик был совершенно пуст, лишь за одним столиком сидел пожилой небритый азербайджанец и ел из глубокой тарелки что-то жидкое и дымящееся.
Они заняли столик в углу
— Девушка, у вас хаш есть?
— Нет, извините.
— А что же вы утром подаете? Лобстеров?
— Чанахи, пожалуйста, чахохбили, сациви, хинкали, толма. И бастурма, и шашлык, конечно.
— Утром?
— Ну…
— Где у вас кухня? Можно? Ребята, вы заказывайте, я сейчас.
— Погоди, — остановил его Гурский. — Девушка, вы лучше меня на кухню проводите, а этому дайте пока сто граммов водки и сырое яйцо. Он у нас желудочник. Петь, когда твоя клиентка подойдет, ты решай свои вопросы, а я пока микстуру для больного сделаю, ладно? Да! Мне закажите два яйца всмяточку и чаю с лимоном.
Официантка показала Александру, как пройти на кухню, и пошла к бару осуществлять заказ для «желудочника».
— На кухне сидел молоденький белобрысый парень в белом фартуке и читал журнал.
— Гамарджоба, бичо, — сказал Гурский. Парень поднял голову:
— Все в зале.
— Мадлопт, генацвале. — Гурский подошел к блестящему столу, на котором рядами стояли глиняные горшочки.
— Вам что, товарищ? — Парень оторвался от журнала.
— А вот чанахи у тебя где?
— Все в зале.
— Да что ты заладил, иди-ка сюда. Вот давай-ка лучше мы с тобой… это чанахи? Ага. Давай мы все из горшочка вынем, а оставим только бульончик.
— Вы от Нодара Шалвовича?
— Да я практически ото всех. Вот давай мы это все выложим, а потом… где у тебя зелень?
— Вон там.
— Ага… Давай я бульоном займусь, а ты пока зелень… как ее измельчить?
— Я нарежу.
— Нет, надо почти в пюре. Но только чтобы сок сохранился.
— Ну, вон процессор.
— Вот, давай-ка.
— А чего давать? Тут петрушка, укроп, кинза и эта… сиреневая.
— А вот все вместе. А это процедить бы.
— Сейчас… — парень достал из шкафа блестящий сетчатый дуршлаг и подал его Гурскому вместе с чистым горшочком.
— Держи, — попросил Александр.
— Ну, куда ж вы…
— Что «куда»? Ну что «куда»? У тебя руки или… Дай-ка фартук.
— И что теперь?
— Что теперь… — пробормотал под нос Адашев, обвязываясь фартуком. — Теперь я буду вынужден выпить водки, хоть и не надо бы, но… А тебе не советую, есть трагические примеры неофитов. Практику необходимо иметь, генетическую, лет хотя бы двести. Принеси-ка капельку, а? Грамм триста. Сам не пей, не надо.
Поваренок ушел к буфету, а Адашев-Гур-ский взял горшочек с процеженным бульоном и осторожно поставил его на краешек большой ресторанной плиты. Затем загрузил процессор зеленью
Вернулся белобрысый паренек, неся графинчик с водкой.
— Там в зале спрашивают, вы долго?
— Нет уже. У тебя яйца есть? Ну… в смысле, два куриных яйца мне нужны. И стакан.
— Вот, пожалуйста.
— Гурский взял в одну руку стакан, в другую графинчик с водкой, приподнял на уровень глаз и аккуратно перелил из графина в стакан половину содержимого.
— Ну, с Богом… — он выпил водку из стакана и, сморщившись, спросил сдавленным хриплым голосом:
— А лимоны есть?
— Вон там.
— Хорошо. Теперь смотри: когда вот здесь, в горшочке, разогреется — закипать не должно ни в коем случае, — вот отсюда, из процессора, всю эту кашу выложи, пожалуйста, в горшок, перемешай и накрой, чтобы запарилось, только с огня сними, естественно. Я пойду сигаретку выкурю.
— А яйца вам зачем?
— Так ведь… А! Ты в этом смысле. Это потом, когда разогреется, две дырочки сделать надо, здесь и здесь и… короче говоря, я сейчас вернусь.
Гурский вышел в зал и увидел, что Лазарский сидит за столом один, а Петр о чем-то беседует за столиком в отдалении с весьма привлекательной брюнеткой.
Александр подошел к столу Лазарского.
— Ну, чего?
— Сашка, я сейчас сдохну.
— Сотку принесли?
— Да она мне… Ну куда ты ушел? Давай сядем уже, ведь дело к обмороку. Ведь холодеют уже пальцы рук и ног.
— Все, минута. Дай-ка сигарету. — Гурский присел к столу и закурил.
— Нельзя курить на кухне, — кивнул он на сигарету. — Курить на кухне, плевать за борт и ступать на татами без поклона. Не тужи, еще хуже будет. Это пока еще что…
— Нельзя писать в компот и стрелять в белых лебедей.
— Маму парить еще, — вернулся к столу Волков, — тоже не надо.
— Ладно, умники. — Гурский погасил сигарету в пепельнице, встал и ушел к плите.
— И как тут у нас?
— Да вон, уж закипает почти.
— Давай яйцо. Вот, а теперь видишь, вот так, чтобы только белок. Вот… А лимоны? Да снимай ты его с плиты, кипит же!
— А вы-то? — пробурчал парень. — И вообще…
— Извини, дружок, просто друг у меня больной, понимаешь… ему питаться необходимо по определенной методе. Давай быстренько всю зелень сюда вываливай, а я пока лимоны выдавлю. Это выжималка?
— Да. Сколько лимонов?
— Ну, сколько у нас тут бульона… Штуки три, я думаю.
Поваренок всыпал в горшочек пюре из зелени, слил туда же оставшийся сок, перемешал и, накрыв крышкой, оставил настаиваться.
— А что с вашим другом?
— Да у него, видишь ли, от рождения отсутствует в организме такая фишка, которая влияет на метаболизм. И вот это ее отсутствие обуславливает его патологическую зависимость от определенных химических веществ, которые он употребляет в комплексе пищевого рациона. Перорально. То есть непосредственно через рот. Понятно?