Двое из прошлого
Шрифт:
Так и зажили вдвоем. Тамара росла, с каждым годом становилась все больше похожей на мать, разве чуть пошире в кости, покрепче. Глядя на ее розовое личико, на прыгающие за спиной тугие, смоляного цвета, косички, слушая ее смех, он не сразу и не без удивления заметил, что в отцовской своей любви обрел новый, неиссякаемый источник душевных сил, и корил себя за легкость, с которой однажды согласился расстаться с дочерью.
Время побежало незаметно, чередованием больших и маленьких событий, забот и радостей: первый класс, первая тарелка, вымытая детскими ручонками, первая пятерка и первая двойка, ангины и корь, температура под сорок и медленное выздоровление, совместные поездки в зоопарк, экскурсия в паровозное депо, организованная им для учеников ее класса, подружки,
И вдруг, в один день, бег времени оборвался. Случилось это в тот самый день, когда он оставил дома плачущую Тамару и пошел к Красильниковым. Все, что произошло потом, было похоже на растянувшийся до бесконечности сон, в котором ему отводилась не всегда понятная, иногда странная, а иногда и вовсе унизительная роль...
Федор Константинович усмехнулся: как много сходного между тогдашним, восьмилетней давности, и сегодняшним его настроением. И обстоятельства схожи: он идет просить, правда, теперь уже не за дочь - за зятя. Впрочем, нет, просить он не будет - это решено твердо и окончательно. Никаких просьб, только справиться, как и что. Должен же он знать, в чем, собственно, дело...
До начала работы районного отдела внутренних дел, куда направлялся Тиховайнов, оставалось чуть больше часа. Он старался не смотреть на часы: чем меньше оставалось времени, тем больше волновался. Но волновался не потому, что хотел как можно скорее узнать подробности о судьбе зятя, и даже не из желания побыстрее успокоить дочь - нет. Изматывающая душу трехдневная нервотрепка, сегодняшняя бессонная ночь, постоянные мысли о случившемся привели его к малоутешительному, но вполне определенному выводу: то, что он собирается сделать, то есть его визит в райотдел милиции, не что иное, как фикция, самообман. Ведь не сострадание заставляет его беспокоиться о зяте и не любовь к дочери, а родительский долг, в который с течением времени трансформировалось его отцовское чувство, еще до недавней поры составлявшее главный смысл всей жизни. Теперь было не до высоких чувств. Долг - вот к чему свелась его роль и его участие в жизни дочери. Даже убедившись, что перестал быть ей необходим, да что там необходим - просто не нужен, он продолжал помогать ей, наведывался на Первомайскую, а с уходом на пенсию взвалил на себя заботы о внучке. Но между долгом и любовью есть разница...
Федор Константинович стоял у входа в парк. Слева на фоне чистого снега густым частоколом стояли голые, черные от сырости деревья, справа, в отдалении, разбрызгивая колесами желтоватую кашицу снега, сновали машины.
Времени в запасе было много. Он свернул в аллею. Приостановился у садовой скамейки, вытащил из кармана папиросы. В нескольких метрах от него, между корявым стволом акации и низенькой, покрытой шапкой снега елкой, кто-то набросал хлебного мякиша. У особенно крупных кусочков снег был вытоптан птичьими лапками. С верхушки акации тяжело слетела сорока. Она спланировала на снежный наст, повела бусинками глаз в сторону Тихойванова и, молниеносно клюнув, лениво взлетела...
Федор Константинович закурил, спрятал горелую спичку в коробок и присел на скамейку...
Глава 3
12 февраля
СКАРГИН
Поставив себе целью восстановить в памяти все подробности этого, как мне думается, не совсем обычного дела, размышляя сейчас о событиях месячной давности и пытаясь восстановить последовательность, я задаюсь вопросом, а есть ли смысл теперь, когда расследование практически закончено, копаться в интимных переживаниях Тихойванова, его отношениях с дочерью, тем более что все сообщенное им стало известно не сразу, а по мере того, как росло его ко мне доверие, то есть сравнительно недавно?
Решающей роли его показания не сыграли, что
Однако не буду забегать вперед, попробую лучше описать сумятицу первых, пожалуй, самых трудных и хлопотливых дней, когда знакомство с тестем Красильникова еще не состоялось и перед нами стояла самая важная на тот момент задача: обнаружить и задержать преступника.
Утром девятнадцатого января после разговора с женой Красильникова, Тамарой Федоровной, я стоял у флигеля Волонтира и ломал голову над своей находкой - электрической лампочкой из прихожей первой квартиры. Мысли мои текли приблизительно по такому руслу: некто, чье имя мы пока не знаем, был крайне заинтересован, чтобы в прихожей погас свет, и на один-два оборота выкрутил лампочку из патрона. Логично? Логично, потому что стоило нашему незнакомцу выкрутить ее совсем, и непременно возникли бы вопросы: кто выкрутил да зачем, а так и без слов ясно - перегорела. Как способ обеспечить темноту в помещении - оригинально. Но кто из жильцов был этим любителем потемок? Красильников? Тамара? А может быть, их покойная соседка Щетинникова? Когда выкрутили лампочку, зачем? Ну темно в прихожей, ну и что? По-моему, довольно глупо, и все же кому-то это показалось не только разумным, но и необходимым! Одно из двух: или моя находка не имела никакого отношения к делу, и тогда ее следовало выбросить, или это была одна из улик, значения которой я пока не понимал, и в этом случае ее необходимо, как говорится, приобщить.
Здесь же, на месте происшествия, лампа перекочевала в объемистый саквояж криминалиста и на время выпала из сферы нашего внимания.
Тем январским утром я думал еще и о том, что в деле образовался загадочный узел с местом действия - прихожая Красильниковых Щетинниковой. Причина не только в лампочке - уж больно много событий произошло в этой квартире за предыдущие дни. Чтобы внести хоть какую-то ясность, я поручил Сотниченко через соответствующие медицинские учреждения собрать сведения о причине смерти Нины Ивановны Щетинниковой. Сразу после этого мы с Костей Логвиновым, который к тому времени закончил допрос Ямпольской, направились к пустующему дому.
У подъезда Костя остановился. Правее, вровень с моим плечом, находилось окно первого этажа. Покосившаяся рама едва держалась на старых, погнутых петлях, в ней торчали осколки стекла. По словам Елены Борисовны, именно на этом месте прошлой ночью в течение нескольких минут стоял Красильников, перед тем как уйти домой.
– Войдем?
– предложил Логвинов, и по его тону я понял, что просидел у Тамары Красильниковой довольно долго; за это время Костя успел проверить показания Ямпольской, прошел тем же, что и Красильников, маршрутом и, кажется, обнаружил что-то любопытное.
Мы вошли в подъезд. Здесь вовсю гуляли сквозняки, слабо пахло подгнившей древесиной. В квартире, куда привел меня инспектор, дорогу нам преградили обломки старой мебели, пол усеивали куски штукатурки вперемежку с битым кирпичом, со стен свисали обрывки электропроводки.
Обходя кучи мусора, Логвинов, а за ним и я пробрались поближе к окну.
– Взгляните.
– Он показал себе под ноги.
Слой снега пальца в два толщиной покрывал подоконник и часть пола у оконного проема: всю прошлую неделю мела метель, снег, видимо, занесло ветром через пустые рамы окон. Там, где слой снега сходил на нет, то есть ближе к середине комнаты, валялись зеленые бутылочные осколки. Поменявшись с Костей местами, я присел на корточки. В неровном, идущем от окна свете блестел срез уцелевшего донышка бутылки, рядом - большой кусок стекла с оборванной наклейкой "Экстра" и осколки поменьше. Я мог даже показать половину кирпича, о которую разбилась бутылка. Не вызывало сомнений и другое: бросили ее сюда недавно - на битом стекле не было ни крупицы снега.