Двое на одном велосипеде
Шрифт:
Минуты через три Крылышкин выдохся, встал на топкое илистое дно и неуклюже полез на берег, хватаясь за пучки травы и кустики мелкого ивняка. Взобрался и благодарным взглядом посмотрел на Васю.
У Васи от этого взгляда что-то сдвинулось внутри. Только сейчас понял он до конца весь смысл его письма: он, Вася, очень нужен ему… Но если разобраться, и Крылышкин был нужен ему, и не только для того, чтобы жалеть, опекать и защищать. Рядом с ним Вася казался себе смелым и удачливым, каким всегда хотел стать и, может
— Позагорай, а потом снова в воду, — сказал Вася. — И бери из карманов абрикосы…
Васе стало хорошо. Вот если бы ещё Санька наконец заметил его…
Но Санька был занят собой, Борисом и резиновым кораблём.
Он оголтело кричал:
— Ты старше — ну и что? Кто капитан корабля? Где на небе Марс, знаешь? А что такое минреп? А секстан? А швабра? А сколько метров в морской миле? Так уж и быть, боцманом возьму тебя в команду, если не будешь вредничать…
Васи будто и не было здесь. Он отвернулся от пруда и вдруг увидел качели.
Да, да, на довольно высоком берегу пруда стояли самые настоящие качели с врытыми в землю двумя столбами с перекладиной сверху. И доской на верёвках. Эти качели в прошлом году придумал Санька и соорудил с Серёгой. И не просто для того, чтобы качаться на них, а для того, чтобы, сильно раскачавшись, прыгать в воду. Старшие ребята, стоя в плавках на качающейся доске, храбро кидались в воду — кто дальше. Вся малышня собиралась сюда и, разинув рот, наблюдала за отчаянными прыжками. Вася с Петей Крылышкиным уже не были малышами, но, конечно же, не решались прыгнуть с этих качелей в воду. Несколько раз Вася пробовал — не хватало смелости!
Однако Вася не вспомнил сейчас, как боялся оторвать от доски ноги, и побежал к качелям.
Вскочил на шаткую доску, вцепился обеими руками в верёвку и, глядя на Саньку на чёрном резиновом корабле, стал изо всех сил раскачиваться и при этом громко распевать.
Кажется, ребята на берегу и корабле посмотрели на него. В точности сказать этого Вася не мог, потому что и пруд с кораблём и отражённым солнцем, и берег с кустами и мостками стремительно взлетали, опускались и расплывались перед ним, и он толком ничего не видел.
Над головой ритмично скрипела верёвка. Он раскачивался всё сильней и сильней и ловил миг, когда доска под ногами окажется ближе всего к краю пруда и можно будет, упёршись в неё пятками, оттолкнуться.
Этот миг уже наступал раз двадцать, раз тридцать… Нет — сто! Как трудно было собраться с духом, решиться и броситься очертя голову в пруд.
Вот сейчас… Нет, прозевал миг! В следующий…
И опять не смог. Не сумел оторвать пятки от взлетевшей в небо доски! Нельзя опоздать. Нельзя промахнуться. Можно врезаться со всего маха в берег.
Сейчас вот оторвётся. И прыгнет. На него же смотрят… Сейчас он не пропустит мига и прыгнет на полном лету…
Сейчас!
Уже
Прыгнул. Оторвался. И почувствовал — летит. Летит!
И не кое-как, не раскорякой, а как нужно, руками вперёд, сложенными для ныряния руками!
Вошёл он в воду не очень ладно, не столько руками, сколько плечом, подняв тучу брызг. И совсем было не больно. Приятно было. Прохладно, и сердце опять сжалось, уменьшилось в сто раз и вошло в норму.
Зарылся глубоко в пруд, тут же вынырнул, вскинул над водой голову и медленно, размеренно, не суетясь поплыл к берегу. И услышал радостный, звонкий крик Оли:
— Цел? Живот не отбил?
И ещё Вася услышал тоненький голосок деда Кхе:
— Умный же мальчик, а тоже прыгаешь! Пример другим показываешь… Ай-яй-яй! Разбиться же можно! Утонуть!..
Длинный, сухопарый, в старой соломенной шляпе без ленты, в мятых, залатанных на коленях брюках, он стоял у качелей и горестно покачивал головой.
Васе стало неприятно, но он, разумеется, не удостоил ответом ни Олю, ни деда Кхе.
Вася вылез на берег, отжал на теле трусики и посмотрел на деда Кхе — тот, покашливая и сутулясь, уходил от пруда.
А Санька с Борисом неподвижно лежали на камере, смотрели в небо и загорали.
У Васи на глазах чуть не вскипели слёзы. Он поклялся и взгляда не кинуть больше на пруд.
— Васенька, вот где ты! Ищу-ищу… Домой, кушать пора! — раздался на берегу голос бабки Федосьи.
Худая, в длинной сборчатой юбке, в которых ходили в начале нынешнего века, в белом платочке и разбитых, без шнурков мужских туфлях на босу ногу, она стояла с бидоном в руках. Стояла и ждала, когда он сломя голову бросится выполнять её приказ.
— Иди, миленький, иди! — вдруг завопил дурным голосом Борис. — Супчик остынет! Курочка протухнет!
Васю так и передёрнуло всего. Ясно, что Борис хотел вывести его из себя. По-прежнему не глядя на их резиновый корабль, Вася миролюбиво, хотя и сдержанно ответил:
— Хорошо, я скоро приду, — и не тронулся с места.
— Остынет всё, пойдём, — продолжала своё бабка Федосья, сердито поглядывая сквозь толстые стёкла очков на пруд с резиновым кораблём.
— Сейчас. А бидоны не трогай, я их отнесу.
Бабка Федосья постояла в раздумье, поворчала что-то под нос, опустила бидоны на землю, потом подняла один и, показав резиновому кораблю свой нестрашный старушечий кулачок, пошла к калитке.
Как только она исчезла, Вася, уже обсохший на солнце, быстро оделся, присел на траву за кустики, выложил из карманов несколько оставшихся абрикосов.