Двое в океане
Шрифт:
— Но какое отношение все это имеет к науке?
Золотцев, взяв двумя пальцами дужку очков, чуть приподнял их, словно хотел рассмотреть Смолина без помех.
— Не тешьте себя иллюзиями, голубчик. Поверьте мне, многоопытному. Никуда от «этого», как вы говорите, спрятаться вам не удастся. — Он осторожно взял Смолина под руку и закончил ласково, но в голосе слышались твердость и даже предупреждение: — Не будем наш рейс осложнять. Правда, голубчик? Он ведь международный. С американцами предстоит работать. — И, не дожидаясь ответа собеседника,
Прямо по курсу судна легкой паутинкой обозначился в небе знаменитый Стамбульский мост, а по сторонам ступенями гигантской лестницы вставали кварталы древнего города.
Смолин осторожно высвободил свой локоть из-под руки начальника.
— Вот и мост! Надо бы сфотографировать. Я ведь здесь впервые.
— У вас в этом рейсе многое будет впервые. — Золотцев поощрительно улыбнулся ему, словно ребенку, которого ждет множество удовольствий, если он будет вести себя хорошо. И понес массивное тело к другой группе собравшихся на палубе. Нужно было внести в каждого оптимизм и бодрость. Такова уж обязанность начальника экспедиции. И таков Золотцев.
Смолин не очень уверенно управлялся с фотоаппаратом и сейчас стоял в раздумье: какую ставить выдержку, чтобы запечатлеть этот необыкновенный мост.
— Вам помочь?
Подскочил Чайкин. На его груди висели две фотокамеры, экспонометр — фотолюбитель, судя по всему, опытный. В одно мгновение все наладил, вернул аппарат Смолину.
«Быстрый, решительный, с юным задором, похож на спортсмена, но уж никак не на мыслителя, — подумал Смолин. — Трудно представить, что работает над принципиально новым типом уникального прибора. Прав Золотцев, должно быть, просто юношеское увлечение, как сам Чайкин признался — «между прочим». Сколько раз Смолин встречал молодых людей, которые намеревались опровергнуть закон Ньютона или на бумаге открыть новое нефтяное месторождение, равное бакинскому!
— Вы впервые в Босфоре?
— Впервые! — улыбнулся Чайкин. — Интересно! Хочу фотоальбом сделать. По всему путешествию. Сейчас главное — святую Софию снять. И мечеть Баязида…
Спокойной, уверенной походкой привыкшего к палубам бывалого моряка направлялся к ним первый помощник.
— Наконец-то нашел! — воскликнул он.
— Эврика! — не удержался от улыбки Смолин.
— Что? — не понял тот. — Про кого вы?
— Да так…
Мосин устремил испытующий взгляд на Чайкина.
— Вы умеете рисовать! Мне известно!
Чайкин зарделся:
— Немного. Балуюсь…
Мосин удовлетворенно кивнул:
— Вот и побалуетесь в рейсе вволю. Я вас включил в список членов редколлегии стенной газеты «Голос «Онеги». Будете нашим главным художником.
Лицо Чайкина померкло.
— Но у меня полно дел в отряде… Потом назначили дежурить на магнитометр… Потом имеется, так сказать, и своя индивидуальная задача. Аппарат сделать один… Сложный… Свободного времени совсем не останется. Честное слово!
Мосин
— Ничего! Мы все здесь будем заняты. Бездельников в рейс не берем. Вы комсомолец?
— Комсомолец…
— Тогда какой разговор! Считайте себя мобилизованным. — Мосин взглянул на часы. — Через час, в девять ноль-ноль, в конференц-зале первое заседание редколлегии.
Лицо Чайкина стало совсем унылым.
— А нельзя ли хоть чуток попозже? Ведь Босфор проходим. Я вот, понимаете, хотел поснимать…
Первый помощник укоризненно покачал головой:
— Снимки эти, молодой человек, извините, для вашей личной забавы. А я веду речь об общественном мероприятии. И попозже не могу — все уже предупреждены.
Смолин не выдержал:
— Иван Кузьмич, да побойтесь бога! Ведь членам вашей редколлегии, может быть, один раз в жизни доведется увидеть такое. — Он указал в сторону берега. — Это же не «Правда», которую надо выпустить по твердому графику, а всего-навсего «Голос «Онеги».
— Зря иронизируете, Константин Юрьевич, — сдержанно возразил Мосин. — Верно, не «Правда», но тоже партийная печать. И к ней надо относиться столь же серьезно.
Он строго взглянул на Чайкина и повторил:
— Так что жду!
Чайкин грустно посмотрел ему вслед.
— Да плюньте вы на все это! — посоветовал Смолин. — По-моему, он с приветом.
Чайкин подавил короткий вздох:
— Как тут плюнешь? Это вы, Константин Юрьевич, можете себе позволить такое, я — увы! Помполит ведь! — Он поднял на Смолина печальные, просящие оправдания глаза. — Это моя первая заграничная командировка. Сами понимаете…
— Понимаю… — кивнул Смолин. На душе у него стало неуютно.
Гигантской аркой наползал на судно Стамбульский мост. Его нижняя линия была остра как лезвие — того гляди, срежет мачты! Не верилось, что это чудо сотворили человеческие руки.
Смолин поднял фотоаппарат, приник глазом к видоискателю и…
И в следующее мгновение увидел Тришку!
Он до боли зажмурил глаза. Осторожно приоткрыл их. Наваждение не исчезло. Это была Ирина. Она шла навстречу, глядя в сторону и не видя Смолина. Вот подошла ближе, повернула голову… Руки, которыми она пыталась поправить растрепавшиеся на ветру волосы, на мгновение застыли в воздухе, потом бессильно опустились и повисли как плети. На побледневшем лице четко и ярко проступили глаза, и Смолин увидел, что в них блеснули внезапные слезы.
— Ты?!
Она шевельнула губами, сглотнула, словно пытаясь преодолеть застрявший в горле комок.
— Ты откуда? — Голос ее был непривычно глухой, сдавленный.
Он заставил себя улыбнуться:
— Оттуда же, откуда и ты, — с берега.
— Почему же я тебя не видела?
— Наверное, по той же причине, по какой не видел тебя я…
Наконец она тоже овладела собой и даже позволила себе улыбнуться.
— Но мы же три дня стояли в порту. Где ты была?
— Я опоздала. Меня оформили в последний час.