Двое в океане
Шрифт:
— Это было бы, конечно, превосходно, но…
— Что «но»?
— Но если вы, Орест Викентьевич, хотите, чтобы с нами пошла Лукина, то пригласите ее сами.
— Хорошо! Хорошо! — охотно согласился Солюс. — Приглашу! Мне бы так хотелось, чтобы в день отхода от берегов Италии именно она украсила наше общество.
Через полчаса все собрались в салоне. Ирины в их компании не оказалось.
— Я звонил, — грустно объяснил Солюс. — Но Ирина Васильевна отказалась. И так решительно, словно ее наша компания вовсе не устраивает. Сослалась на то, что уже собралась в город. С
— С Файбышевским! — подсказал неизменно информированный Чайкин.
— Понятно… — кивнул Смолин, чувствуя, как ниспадает радостный взлет его настроения. — Ну и хорошо! Без женщин даже спокойнее!
Но Солюс продолжал упорствовать:
— Все же я полагаю, любезный Константин Юрьевич, что именно в таком предприятии женщина может украсить нашу компанию. Поэтому я позволил себе пригласить Алину Яновну. Надеюсь, у вас нет возражений?
— Конечно, нет! — вполне искренне воскликнул Смолин, легко отступившись от только что высказанного суждения.
Солюс знает кого приглашать!
Вот она идет по коридору, Алина Азан, элегантная, тщательно причесанная — наверняка час провела у зеркала, — в темно-сером костюме английского стиля — строгий жакет и прямая юбка.
— Я готова! — И одарила ждущих ее мужчин холодноватой северной чистотой глаз и теплым запахом хороших французских духов.
У трапа вахтенный передал Смолину конверт:
— Вам оставила Лукина.
В конверте была пачечка пестрых хрустящих бумажных лир и записка:
«Я тебе звонила в каюту, но ты не отозвался. Ухожу в город. Поэтому оставляю деньги у вахтенного. Это моя доля в оплате за вчерашнее такси. Спасибо!»
Смолин усмехнулся. Акт, свидетельствующий о полной независимости!
Они вышли на набережную, где было несколько гостиниц и при них рестораны. Но Алина предложила другой вариант: а не пойти ли в настоящую итальянскую тратторию? И дешевле и экзотичнее. Предложение охотно приняли.
В поисках траттории, не торопясь, приноравливаясь к шагу Солюса, шли по городу, глазели по сторонам и слушали его пояснения:
— Обратите внимание, — говорил Солюс. — В обликах этих домов есть типичные детали, характерные дли построек южной Италии: обязательно балконы, обязательно на окнах деревянные жалюзи — здесь слишком много солнца…
На одной из улиц Чайкин вдруг замер на тротуаре, по-птичьи вытянул шею, насторожился:
— Кажется, там на углу, в толпе, я только что видел куртку Лепетухина…
— Откуда вы знаете, какая у него куртка? — усомнился Смолин.
— Знаю! На палубе он всегда появлялся в ширпотребовской куртке — голубой с красными нашлепками на плечах. — Чайкин оглянулся на Смолина. — Я, пожалуй, сбегаю. А?
Смолин пожал плечами:
— Как хотите! Но если это и Лепетухин, не будете же вы его хватать прямо на улице и тащить на судне?
Чайкин колебался.
— Не знаю… Но все-таки сбегаю.
И устремился на другую сторону улицы к запруженному толпой перекрестку.
— Может, и мне пойти с ним? — неуверенно предложила Алина.
Солюс молчал, а Смолин развел руками.
— Ну а вы-то что можете сделать?
—
Смолин усмехнулся:
— Вряд ли такого уговоришь. Он, как вам известно, кулаки предпочитает. А драться за границей нам не положено.
— Каждый человек должен отвечать сам за себя, — негромко произнес Солюс, и Смолин не понял, к кому относится эта реплика — к сбежавшему Лепетухину или к Алине Азан, которая надеется уговорить беглеца вернуться на судно.
— Вот! Вот! — обрадовалась Алина, усмотрев в словах академика поощрение. — Я все-таки схожу! — Она поспешила к перекрестку.
Некоторое время Солюс и Смолин стояли молча. Зеркальное стекло витрины возле них отражало улицу, мчавшиеся по ней автомашины и людей, торопливо шагавших по тротуару.
— До чего же все-таки нелепо устроена жизнь человеческая! Суета, одна суета…
И опять Смолин не понял, что имел в виду академик.
Чайкин и Азан вернулись через четверть часа. Ширпотребовская лепетухинская куртка исчезла в толпе бесследно…
Они нашли отличную тратторию — с просторной под полотняным тентом верандой, которая хорошо защищала от лучей уже довольно жаркого весеннего солнца. Народу на веранде было немного, им предложили стол у самого барьера — отсюда открывался впечатляющий вид на море, в котором распустили белые перышки парусов спортивные яхты. Неожиданно для траттории меню оказалось разнообразным, разумеется, были и спагетти, и пицца, и всякая морская снедь. Солюс с порозовевшими от возбуждения щеками заказывал и то, и другое, и третье, оказалось, что он совсем неплохо говорит по-итальянски. Вино выбрал самое дорогое и трех разных сортов. Купеческий размах иноземного старика внушил уважение молодому расторопному кельнеру, и он старался вовсю, на ходу расточая улыбки. Подошел даже пожилой седовласый сеньор, то ли хозяин заведения, то ля метрдотель, любезно пожелал приятного аппетита и положил на стол перед Алиной большую пурпурную розу.
— Боже мой! — изумилась Алина. — Какая роза! До чего же милы эти итальянцы!
Солюс удовлетворенно кивнул:
— Итальянцы — доброжелательный народ.
— Наверное, вы их хорошо знаете, Орест Викентьевич, — предположила Алина. — Раз так свободно говорите по-итальянски. Сколько лет вы здесь пробыли?
— Несколько… — сдержанно ответил Солюс, и по его тону все поняли, что о своем прошлом в Италии говорить он не хочет.
Когда кельнер разлил по бокалам вино, Смолин, подняв свой бокал, сказал:
— Давайте выпьем за благополучие земли, которая нас с вами сейчас приютила. Да будет над этой землей покой и мир!
Солюс глянул прямо в глаза Смолину и чуть заметно благодарно кивнул. На мгновение застыл, глядя за пределы веранды, в море, потом медленно выпил янтарное содержимое бокала. Нет, все-таки не стариковское гусарство этот дорогой обед, не желание по-купечески блеснуть перед молодыми коллегами. Это было возвращение в прошлое, святое для завершающего жизнь человека…
Печальная тень промелькнула и тут же исчезла, за обедом академик был разговорчив, весел, много шутил, по-стариковски церемонно ухаживал за оживленной Алиной.