Двор чудес
Шрифт:
— Я погиб! — прошептал Франциск I и рухнул в кресло. — Погиб, и ничто не может меня спасти… Рабле мне клялся, что найдет лекарство, но Рабле исчез… Трус, подлец! Все они подлецы… бросил меня… клятвопреступник…
Король не вспомнил о том, что он первым нарушил клятву, выдав на расправу Доле, которого клялся спасти. А между тем, знай Рабле, сбежавший в Италию, правду, он немедленно примчался бы оттуда.
Но Рабле не знал, что его письмо к Франциску I и оставленное для него лекарство перехватила Диана де Пуатье.
«А лечь под нож к этим хирургам вокруг
При этом слове он вспомнил ночь, проведенную в объятьях Мадлен Феррон, и кровь бросилась ему в лицо.
Но вскоре ненависть заговорила громче любви, и он прошептал:
— Хоть бы Ла Шатеньере ее нашел! Всеми чертями клянусь, хочу, чтобы она прежде меня попала в ад!
При этом слове он опять содрогнулся.
«В ад! — подумал он. — Верно, ад меня и ждет!»
Он снова принялся шагать по комнате, яростно твердя про себя:
— Я погиб, я проклят — ну что ж! Проклятье так уж проклятье, заслужу его до конца… Мне докучали сомнения, сердце тревожили какие-то голоса — я их заглушу. Жить мне осталось год… быть может, полгода… И эти дни, эти часы, эти минуты я хочу прожить пылко, ни одной минуты не теряя… Хочу умереть, насытившись наслаждением, в последних судорогах сладострастия… И, чертова сила, это будет прекрасная смерть, достойная меня!
Он уже не ходил, а метался, как хищный зверь.
— Сомнения? — продолжал он, пожимая широченными плечами. — Да верно ли, что она моя дочь? Одна сумасшедшая случайно что-то сказала… К тому же… к тому же… а хотя бы и так! Ведь эта сатанинская мерзавка нынче ночью сказала же, что меня ожидает ад! Так к чему колебаться? Вечное проклятье — так и быть! О, эта непорочная чистота, лилейная белизна, сладостная невинность… и все это назначено моему предсмертному исступлению! Я умру. Увижу, как это могучее тело уступает мерзостному гниению, как по ногам, по рукам, по груди поднимается ужасная гангрена… как сердце становится все более дряблым, пока совсем не перестанет биться… Да, да! Все так и будет… Да что я? Это уже есть кошмарная действительность… Но если я умру, пусть погибнет со мной и непорочная лилия; пусть я умру в огне, но овеян прохладой соприкосновения с этой чистотой… Я умру… да, умру в отчаянье, изъеденный безобразной волчанкой — но умру в объятьях Жилет!
Итак, мысли умирающего короля сосредоточились на трех тесно связанных предметах: на Мадлен — причине его недуга; на самом недуге; на Жилет.
С болезнью он ничего не мог поделать — он знал свой приговор.
Для Мадлен Феррон он мечтал о казни.
А Жилет он мечтал принести в жертву своему последнему исступлению.
Франциск I вышел из спальни и прошел в большую гостиную, полную придворных. Тут как раз вернулся Ла Шатеньере.
— Что же? — спросил король.
— Пустой номер, государь.
— О, проклятая! — воскликнул король.
— Мы перерыли весь дом
Король содрогнулся при том воспоминании, на которое навели его эти слова.
— Что ж, — сказал он. — Монтгомери!
— Я здесь, государь! — откликнулся капитан гвардии.
— Послушайте…
Франциск I отвел капитана к окну и отдал ему приказание:
— Возьмите сотню смышленых и надежных людей и разбейте их на столько отрядов, сколько трактиров в Фонтенбло. Каждому отряду назначьте свой трактир, дождитесь ночи, вечером, в десять часов, переворошите все гостиницы города; арестуйте без объяснений всякого иногороднего, явившегося сюда после меня, слышите ли? — всякого, что мужчин, что женщин…
— Ясно, государь…
— И особенно женщин! — продолжал король. — А пока посадите на коней пятьдесят лучших всадников и прикажите скакать по всем дорогам, особенно по Парижской. Прикажите им арестовывать всех, кто идет из Фонтенбло. Вы все поняли?
— Да, государь. Но если Ваше Величество соизволит точнее указать мне на то лицо, которое имеет в виду, я, возможно, вернее добьюсь успеха.
Франциск не сразу решился ответить.
— Вы знаете даму Феррон? — спросил он.
— Раза два видел, государь.
— Речь о ней — прежде всего о ней! А еще об этих двух парижских разбойниках…
— Манфреде и Лантене, государь?
— Именно. Вы хороший слуга, Монтгомери. Идите, старайтесь… я на вас полагаюсь.
— Сделаю даже невозможное, государь! — воскликнул капитан гвардии и отошел, просияв.
Приказания, отданные королем, несколько подняли его настроение. Он обернулся к притихшим придворным с улыбкой.
Тут же все мрачные и тревожные лица обратились в веселые, разговоры пошли прежним чередом, а король проходил от группы к группе, обращаясь к дворянам с любезными словами.
Но веселье сменилось восторгом, когда, выходя, Франциск I опять обернулся к придворным и громко сказал:
— Господа, главный ловчий доложил мне, что в нашем лесу есть матерый олень. Если Богу угодно, мы затравим его завтра. Итак, готовьтесь все хорошенько: этот зверь ушел уже не от одной своры; завалить его будет настоящей победой.
Это известие было встречено приветственными кличами, а король прошел в покои герцогини де Фонтенбло.
Эти покои находились в левом крыле дворца и состояли из дюжины просторных, очень пышно обставленных комнат.
Была там великолепная передняя, где в честь прекрасной герцогини несли стражу двенадцать алебардщиков в парадных костюмах.
Была огромная гостиная, где сидели камер-дамы.
Была невероятно роскошная столовая, с высокими буфетами, уставленными драгоценной посудой, золотыми сосудами, огромными канделябрами.
Была, наконец, и спальня, где на помосте, как трон, стояла широкая, монументальная кровать — шедевр резьбы по дереву.
Но Жилет никогда не входила в парадную гостиную. Ела она в одиночестве в маленькой задней комнатке. В той же комнатке она спала.