Двор на Тринадцатом

Костюнин Александр Викторович

К бою кремлёвских курантов мать еле успевала всё убрать и намыть. Вселившись, вонь неохотно покидала наше жилище. Формула запаха Нового года для меня никогда не была простой: только мандаринов, шампанского и бенгальских огней. Это всегда целый букет.

Хорошо помню запах близкой махаловки…

Источником являлся младший брат Кочкаря – Джуди. Прозвали так в честь обезьяны, в кино про неё насмотрелись. Джуди сутулый, руки длинные-предлинные, ниже колен. И огромные кулачищи. Шубутной. Ему – слово поперёк, Джуди – в драку. Одно время увлекался боксом.

Азы освоил, секцию бросил. Мужик мимо идёт, он подскочит, шваркнет в торец. Не то, что ему подраться хотелось, просто удар отрабатывал. А в душе рубаха-парень, добряк.

Постоянно мне объяснял:

– Вовка, смотри. Раз! – его правая рука чугунным молотом вылетает вперёд, едва не задев мне шнобель. – Да смотри ты: рука постоянно прямая. Она должна составлять одну линию с кулаком. Ты понял?!

– Понял! – в подтверждение я часто киваю.

На его защиту могли рассчитывать всегда. Ему не важно: перед ним один человек или толпа. Ежели обидели салаг – меня или Саню, – Джуди в разборке первый.

Не в силах забыть я и запах наших дворовых игр.

Летом целыми днями играли: в «казаки-разбойники», «кислый круг», в «ножички», «лапту». Но самая любимая игра – «прятки».

Вот уж чего-чего, прятаться было где. Мой отец рассказывал, что у них в детстве эта игра называлась «прятанки» или «хоронки». Встаём в круг. Вместе с девчонками нас человек пятнадцать. Выбираем водящего. На него сама считалочка укажет: «На… златом… крыльце… сидели… царь… царевич… король… королевич… сапожник… портной… кто… ты… будешь… такой…».

А у Сикоси свой репертуар. Он тыкает грязным указательным пальцем в каждого по очереди и радостно выкрикивает:

– Шишел… мышел… пёрнул… вышел… – на последнем слове грубо выталкивая водящего из круга: – Саня, ты вада!

Саня послушно идёт к телеграфному столбу посреди двора, отворачивается и громко начинает считать до тридцати. И напоследок:

– Раз, два, три, четыре, пять. Я!.. Иду!.. Искать!..

Пока он считает, все разбегаются, прячутся. Я несусь между сараев к заветной прятке за поленницей. В ней впору укрыться только одному человеку. Если вада идёт, его можно подпустить почти вплотную, неожиданно выскочить и добежать до столба первым. Ветром лечу, а впереди меня Женька из соседнего двора: сиреневое платье, прыгают по сторонам золотые косички. Она несётся между сараями и – юрк! – на моё место. Кругом голая стена… Не успею спрятаться! Сейчас Саня обернётся, застукает меня… Я – следом за Женькой. Сильно толкаю её, прижимаюсь к ней всем телом. (Женька эта уже давно нравится мне.)

Несмело:

– Ты чего сюда?

Она раскраснелась. Молчит. Смотрит в глаза, сдувает непослушные волосинки с лица. Моя правая рука случайно оказалась у неё прямо на сердце. Оно стучит часто-часто.

– Кто не спрятался, я не виноват… – кричит вада.

Я крепче прильнул к Жене.

Она закрывает глаза, задерживает дыхание. От неё сладко пахнет карамельками. Я наклоняюсь к её лицу, неумело тычусь в приоткрытые губы. Всё происходит так неожиданно, впервые… В смятении отпрянул, сделал шаг назад.

Бдительный Саня опрометью бросается к телеграфному столбу:

– Вовка,

туки-туки вада!

Он ещё полчаса бегает по закоулкам, пока всех не застукает или не пропустит.

В тягучем томлении машинально передвигаю ноги, не замечаю никого. Смотрю на своё тело со стороны… не могу в него вернуться.

Где-то далеко зовут вадить меня…

За шоссе Первого Мая – железная дорога. Чадят паровозы, разит сгоревшим углём. Железку перевалишь – Рыбка. Летом на Рыбке день-денской гомон, толкотня. Маневровый паровоз подаёт в тупики и выводит товарные вагоны, лязгают сцепные устройства. Мелькают с накладными экспедиторы, по деревянному перрону топают кирзачами подсобные рабочие, трещат откинутые в сторону сломанные ящики, газуют отяжелевшие машины.

К грузчикам подходим ватагой:

– Дяденьки, дайте арбузика…

Мужики дармовыми-то фруктами объелись – глядеть не могут. Щедрые. Выберут арбуз побольше:

– Бери, пацаны, не жалко, – хохочут. – Только в штаны не напрудоньте!

Мы вдвоём на опущенных руках тараним эту ягодину за вагон, точно над рельсом выпускаем из рук, арбуз под своим весом азартно крякает и разламывается. Мякоть сладкая, бордовая, сочная. Семечки чёрные натыканы по кругу. Сидим на рельсине, всей моськой в сердцевину погрузившись… Посасываем, чавкаем. Уши шевелятся, как у помойных котов. Отпрянем, сок так и струится с носу, с подбородка, со щёк. Аж дыхание от восторга сводит!

Сикося из нас самый старший. Ему пятнадцать. Отец у Сикоси уголовник. С ними не жил, всё по тюрьмам… Мать, тётка Соня, по ночам гнала самогон, приторговывала. Аппарат и готовую продукцию прятала в сарайке. Каждый наш сарай имел порядковый номер, но никто его не подписывал. Только у них на двери чёрной краской выведена цифра «13». Деньги в этой семье водились всегда. Имелось «рыжьё». Двор это хорошо знал. Знали мы и то, что на своём добре тётка Соня помешана… Их сарайку обходили далеко стороной.

Сикося обычно не дружился с нами, а подваливал к нашей компании, когда считал: выгодно. Мы к нему тоже не тянулись. Он ушлый какой-то… Наглый. Наевшись до отвала арбуза, мы смущались или хотя бы старались не выставлять напоказ свою физиологию. Сикося же лыбился, обнажал редкие гнилые зубы, потряхивал музыкальным задом и философски приговаривал:

– Писыки без пердыки, как свадьба без музыки.

Как-то раз мы сходили к вагонам неудачно. Ничего не обломилось. Тащимся понурые восвояси. Нас человек восемь, кто постарше, кто помладше. Разбег в возрасте – пять-шесть лет. И габаритами мы здорово отличались.

Идём мимо огромных складов, и тут Сикося, вкрадчиво так, предлагает:

– Эй, салаги, хотите сладостей?

Мы наперебой:

– Хотим! Хотим! – Сами вопросительно смотрим на него. Как не хотеть?.. – А где?!

– Я знаю! Пошли?

– Пошли…

И ведёт нас в проезд между сараями. Часов никто в ту пору не носил, но знаем: хоть светло, рабочий день кончился. На территории никого нет.

– Тут!

Сарай деревянный, высокий. Двустворчатые ворота, чтобы машине заехать, под воротами лаз – футбольный мяч пройдёт с трудом.