Двор. Баян и яблоко
Шрифт:
Совершенно расстроенный Петря показал ему присланную Димой Юрковым газету с очерком о колхозе «Коммунистический путь». Димины измышления Семен прочел одним духом и, распалившись, плюнул на шуршащий на ветру лист.
— Печать изменила! Ах ты пропасть — печать предала! — повторял он, охая и мотая головой, точно заболев от разочарования. — Уж развернусь же я на собрании! — заговорил он немного спустя, запустив пальцы в смоляные свои волосы. — Уж раскрою я всем глаза на ход события! — Он встал перед Никишевым, сверкая горячими глазами. —
Он отвел Никишева в угол комнаты (хотя Петри уже там не было) и с жадным вниманием, опять шепотом начал его расспрашивать:
— Значит, так она и сказала, не смей, мол, Семена задевать… высоко, мол, он стоит над тобой? Ох, как она этого лодыря пронзила, молодец, умница моя!
Никишев сказал, что Шура у себя дома, а Васятка с ней.
— Бегу! Бегу к Шуре и к сынишке! — крикнул Семен.
Когда он вернулся от Шуры, Никишеву не пришлось его ни о чем спрашивать: его ликующие глаза и беззвучно улыбающиеся губы выражали его чувства сильнее всяких слов.
После обеда сушилка стояла уже в сарае. Семен простер руки к ее грузному, еще холодному телу и, словно заклиная, проговорил:
— Дайте срок — пол зальем асфальтом, стены утеплим, проведем вентиляцию. А потом уже не на дровах, а на электричестве будут работать наши сушильные камеры. Вот тебе и первый цех консервного завода!
Вокруг сушилки сновали люди. Володя Наркизов, обожающими глазами следя за безусым, как и он, инструктором, слушал его объяснения. Рычаги, сверкающие сталью и румяным лаком рукояток, возбуждали его, как боевые мечи. Не в силах далее сдерживаться, он, нервно посвистывая, положил руку на рычаг.
— А ну, действуй, — кивнул Семен, и Наркизов, залившись румянцем, потянул рычаг вниз.
С легким визгом вскрылась стена, и чистое сквозистое сито высунулось вперед, как просящая пищи ладонь.
— Пробу! Сейчас же пробу!
При виде загудевшей сушилки Петря Радушев совсем сбился с тона: с каким лицом прикажете слушать каждого, кто напомнит о глупой суете у чернолобых печей под музыку баяна?.. Он, Петря, отдал бы пять лет жизни, чтобы только забыть про эту авантюру.
Задумавшись, Петря задел локтем плечо Устиньи Колпиной.
— Очумел! — сказала она нелюбезно.
— Ох!.. А ты тут зачем? — невпопад спросил Петря и растерянно поклонился стоявшему рядом с ней Ефиму. Тот так и цвел замысловатой улыбкой, полностью, как показалось мнительному Петре, направленной в его сторону.
— Вот привел Устинью Палну поучить настоящей механике. Вот это я понимаю! Взгляни-ка, Устинья Пална, какое чудное сооружение!
Устинья промычала что-то.
Тут приоткрыли створки, и все кинулись к сушилке. Яблочные дольки, уже обрумяненные жаром, лежали на ситах подобно лепесткам розы.
— Как работает, голубушка! — умилился Ефим.
— После обработки, — сказал молоденький инструктор, —
— А вы как думаете? — почтительно спросил Наркизов. — Встанет оно у нас?
— Вне всякого сомнения, — снисходительно, тоном врача ответил инструктор. — На будущее вы найдете меня в земотделе, комната номер сорок четыре, второй этаж. Пока!
— Отбыл… Этот спуску не даст! — опять умилился Ефим. — Вот она, наука! А вы?.. — Его маленькое лицо с кургузой бородкой вдруг сердито и укоризненно сморщилось. — Хоть бы поглазели сначала на технический переворот, а потом бы уж срамились… Эх, люди, люди!
— Кому я говорил? — Петря гневно скосил зеленые глаза. — «Ай, не дури, Устинья! Ай, чести нашей не подмочи!»
— Чего уж там на прошлое заплаты класть, товарищ Радушев! — решительно сказал Семен. — Давай о настоящем лучше заботиться!.. Верно ведь, товарищи комсомольцы? — И Семен обернулся к Володе Наркизову и еще целому венку молодых цветущих лиц, глаза которых сверкали радостью и любопытством.
— Видите, какая силища… а? Вот она механизация наша долгожданная! — И Семен победительным взглядом обвел знакомые лица.
Володя Наркизов, мучаясь нетерпеливым желаньем думать и действовать с ним заодно, объявил:
— Общими усилиями, Семен Петрович, все вместе… будем развивать…
Семен взглянул на темно-русый пушок над румяной Володиной губой, усмехнулся и с силой потряс его за плечи.
— Верно, братишка! Верно, молодец!
— О-ой!.. Какой ар-рамат па-шел! — тоненьким и испуганным голоском сказал Ефим, и все вдруг расхохотались: еще никто не слыхивал, чтобы Ефим произносил слово «аромат».
И он, чувствуя необычность своих речей и гордясь этим, уже тверже повторил:
— Ар-рама-ат, лучше не надо! — и, обернувшись к жене, громко укорил ее: — Устинья Пална, не шипи ты мне на ухо и не дергай, прошу! Стой в сторонке да гляди, как машина орудует: и тебе придется с ней дело иметь…. Ах, ну и роскошный запах!
И Устинья в самом деле отошла и, не взглянув даже на присмиревший дедунькин род, приготовилась смотреть и учиться, как надо работать у механической сушилки. Так, похоже было, находила свое разрешение бурливая, как брага, Устиньина судьба.
Когда вынули решета с рыже-розовыми дольками яблок, Володя с торжественным видом тут же испробовал их готовность, как советовал молоденький инструктор.
— Все как по-писаному!
— Ну до чего же хорошо сушилочка работает! — воскликнула Шура, и ее восхищенный взгляд встретился с сияющими глазами Семена.
— А как думаешь, Шура, придется ведь нам тут, около сушилки, своих мастеров-механиков завести? Верно?
— Обязательно заведем! — радостно откликнулась она и, подув, положила на ладошку Васятки теплую, душистую дольку яблока первой машинной сушки.