Дворец Дима
Шрифт:
– Мы твои братья и сёстры.
И они обнимут Дима, и так хорошо ему будет, и никогда больше он не разлучится с ними.
И вот раз, когда так думал Дим, вдруг в саду из-за деревьев показалась маленькая девочка в светлом платьице, с светлыми, как лён, волосами.
Она тоже увидела Дима и остановилась удивлённая.
Потом она подошла ближе и спросила Дима:
– Ты леший?
Дим сам испугался было и не знал, что подумать, – он уже подумал даже, не дочь ли уж она какой-нибудь волшебницы, но когда девочка заговорила, он
– Нет, я Дим. А ты кто?
– Я Наташа… Нет, а ты леший: в чужом саду всегда сидит леший.
– Это в том саду, – серьёзно сказал Дим и показал рукой на соседний сад.
– А у тебя есть папа и мама? – спросила Наташа.
– У меня только мама.
– А у меня и мама, и папа, и дяди, и тёти… А братики и сестрички у тебя есть?
– Нет.
Наташа ближе подошла и сказала:
– И у меня нет… У меня есть двоюродные… А у тебя есть?
– Нет.
Наташа ещё ближе подошла и грустно спросила:
– Ты совсем бедный?
– Отчего? – спросил Дим.
Наташа подумала и сказала:
– Ты сиди здесь, а я пойду к маме.
И Наташа важно ушла назад.
А Дим долго не мог придти в себя от удивления и радости. Наташа была совсем похожа на ангелов, каких Дим видал на картинах: голубые, как кусочек неба, глаза, вьющиеся светлые волосы. А может быть, у неё и крылья есть? Маленькие крылья сзади? На ней был надет беленький с кружевами фартучек и сзади на плечах, в том месте, где всегда растут крылья, этот фартучек, кажется, немного даже отдувался так, как будто под ним и были крылья. В следующий раз, как придёт Наташа, Дим непременно так, совсем незаметно, заглянет и увидит, есть ли у Наташи крылья.
Наташа пришла на другой день; на этот раз поднялась по лестнице на балкон, села на верхнюю ступеньку и сказала:
– Вот я и пришла.
Потом Наташа спросила:
– Зачем ты всё сидишь? Будем бегать…
– Я не могу бегать, – мне можно только ходить, – я хожу с Егором каждый день, знаешь, где большая аллея?
– А я могу бегать… Я могу бегать, качаться на качели и я не хочу больше с тобой сидеть.
Наташа встала и быстро пошла к себе домой. Пройдя несколько шагов, она крикнула:
– Я не люблю мальчиков, которые не могут бегать!
Но скоро она опять пришла, подошла вплоть к Диму, долго смотрела в его обрадованные глаза и строго сказала:
– Может, ты хочешь, чтобы я ушла?
– Нет, я очень рад, что ты пришла.
– У тебя какая кроватка, с решётками? У меня с решётками. А когда я выросту большая, я буду писать стихи и книги, как дядя Коля… Зачем ты так сидишь, как горбатый? Если ты будешь так сидеть, я от тебя уйду.
Наташа строго и медленно погрозила Диму пальчиком и опять заговорила:
– А сегодня один дядя пальчик в нос засунул; я говорю ему: «а мама сказала, что не надо пальчика в нос класть», а мама меня в угол поставила, и я плакала, потому что я гадкая девочка… Ты опять горбишься, Дим, я тебе
Дим рассмеялся и сказал:
– Ну, я больше не буду.
– Ну, смотри… И ты тоже не играйся с мальчиками, которые грязные. Их папа и мама мужики, они всегда пьяные и так кричат: а-а! и растрёпывают свои волосы. У них нет духов и кареты нет: они на козлах ездят. А теперь я пойду, а ты сиди здесь… Сиди!
Наташа строго погрозила пальчиком Диму.
Так Наташа познакомилась с Димом и каждый день по несколько раз приходила к нему.
III
Зимой Егор топил печи, а летом возился в саду.
Егор – маленький, рябой, с козлиной бородкой, с оттопыренной нижней губой, благодаря которой он имеет вид человека, которому всё нипочём. Но так бывало только в редких случаях. Когда он выпивал, – тогда он начинал рассуждать, жаловался, обижался. И тогда Егора укладывали спать, а на другой день снова Егор становился тихим и безответным. Выпивал Егор редко и большею частью тогда, когда мать Дима уезжала в город.
Раз после обеда, когда мать Дима как раз уехала в город, Егор был выпивши. Он с Димом, по обыкновению, отправился гулять. Егор, взволнованный и потный, жаловался Диму на дворника, кухарку, горничную. Потом он перешёл на свои дела.
– Пять лет, – говорил он, – своих не видал: кто там, что там, – жена, дети, посылаешь, посылаешь эти деньги… Всё равно, как и прежде люди в рабство на чужую сторону себя продавали… Ну, так там хоть кучка денег сразу на руки приходила, – продал себя и знаешь за что, – а здесь так по двугривенному весь разойдёшься: на последний двугривенничек только выпить и пах, – лопнул гнилой пузырь!
Дим шёл и думал: бедный Егор, – он оттого и пьёт, что пять лет не видал жены и детей.
Они проходили в это время мимо маленькой деревянной церкви. Двери церкви были раскрыты, и шла вечерняя служба.
Дим любил вечернюю службу, любил, когда поют «Свете тихий», и сказал:
– Зайдём в церковь, Егор.
И они вошли.
В церкви было мало народа. Что-то у алтаря читал дьякон, любительский хор певчих пел, по стенам церкви стояли старушки, старики, а ближе к алтарю небольшая толпа из женщин, детей, изредка мужчин.
У Дима было своё место у иконы Христа с детьми. Спаситель в голубой ризе, окружённый детьми, ласково смотрит и держит руку на голове одного из мальчиков. Над иконой по-славянски было написано: «Не мешайте детям приходить ко Мне».
Дим любил эту картину и, сидя на стуле, который приносил ему сторож, рассматривал её.
Запели «Свете тихий», и полились звуки, как лился в окна вечерний свет: тихий, мирный, и стало тихо в церкви, и только вздрагивало кадило в руках дьякона, да в длинных лучах солнца играли волны кадильного дыма, да мигали лампадки в углах образов, то замирая, то ярче вспыхивая.