Дворец грез
Шрифт:
К тому времени, как она вернулась, я немного оживилась и стала перебирать угощение на подносе, который она поставила рядом со мной. Там было блюдо кунжутной пастилы, стебли сельдерея, свежие листья латука, гранат, пять винных ягод, пропитанных пурпурным можжевеловым маслом, и бокал виноградного сока, от которого исходил густой аромат мяты. Я обмакнула стебель сельдерея в пастилу и уже откусывала его, потянувшись за соком, но тут Дисенк схватила меня за руку.
— Подожди, Ту, — настойчиво сказала она. — Что-то не так. Подожди.
Я положила сельдерей обратно и посмотрела на нее. Сердце у меня заколотилось. Она опустилась на пол у моего кресла, ее взгляд был прикован к подносу. Она сосредоточенно нахмурила брови и замерла. Высоко в небе летела огромная стая
— Дисенк, — начала я несмело, но она все еще неотрывно смотрела на поднос, — в чем дело?
Она быстро заморгала и закусила губу.
— Я собственноручно готовлю тебе еду, — сказала она очень тихо. — Беру все из общих запасов, и мой выбор невозможно предугадать. Он случаен. Вот сельдерей, Ту. В это утро огромные чаши его стояли по всей кухне. Я выбирала стебли из разных чаш. Прежде чем положить на твой поднос, я отрезала кусочек от каждого стебля и ела его сама. Я так делаю всегда, каждый раз, когда ты хочешь поесть. Твое вино и пиво поступают прямо от Мастера, и кувшины хорошо запечатаны. — Она взглянула на меня. — Но все-таки что-то не так в этих блюдах, я не могу понять, что именно. Все так, как я положила, и все же как-то по-другому.
Ее ручки двигались над едой, прикасаясь к бокалу и краям блюд, будто те могли подсказать ей ответ; потом она вдруг застыла.
— Винные ягоды, — прошептала она.
— Дисенк…
Она резко обернулась ко мне.
— Здесь пять винных ягод, — медленно сказала она, — Пять! Но я положила только четыре! Кто-то подбросил еще одну ягоду на это блюдо.
Наши глаза встретились, и, несмотря на теплоту утра, холодок пробежал по моей коже.
Дисенк резко поднялась. Она осторожно подняла блюдо с винными ягодами и вышла на залитую солнцем лужайку. Там всегда играли несколько щенков, катаясь в траве и кувыркаясь с детьми, и это утро не было исключением. Я смотрела, как Дисенк незаметно вышла на солнце и поставила блюдо на землю. Потом она вернулась ко мне, и мы, замерев в напряжении, стали ждать.
Некоторое время никто не обращал внимания на ее приманку, но потом один толстый пушистый щенок почуял сладкий запах винных ягод и отделился от общей свалки. Он приблизился к блюду и осторожно обнюхал пищу, поглядывая на своих пухлых собратьев, потом высунул розовый язычок. Я услышала быстрый вздох Дисенк. Щенок шустро проглотил все ягоды, потом поставил коричневую лапу на блюдо и тщательно вылизал подливку; после этого он потерял интерес к находке и отправился восвояси. Я почувствовала, как ногти Дисенк впились мне в руку. Щенок не убежал далеко. Внезапно его поведение изменилось. Он начал пошатываться, потом остановился, и его вырвало. Лапки его задергались, он упал на бок и обмяк. Я не могла шевельнуться. Неуверенно ступая, Дисенк прошла вперед, ее обычно грациозные движения вдруг стали неловкими, краем своею платья она взялась за блюдо и остановилась осмотреть щенка. Когда она возвратилась, глаза у нее были круглыми от ужаса; поставив блюдо на поднос, она выглянула во двор, где по-прежнему шумно играли дети и увлеченно болтали мамаши.
— Бедняжка мертв, — наконец сказала она. — Я унесу еду обратно.
Она механически подняла поднос и отправилась в сторону выхода из двора, и, когда она ушла, мое внимание привлекла Хатия. Женщина неподвижно сидела на своем обычном месте под балдахином, закутанная в красный лен, ее служанка так же неподвижно сидела позади нее. Обе они неотрывно смотрели на меня.
Намеренно небрежно я встала и, потянувшись, удалилась в свои апартаменты. Было ли там безопасно? Мне хотелось надеяться на это. У меня начиналась истерика. От нервного напряжения сердце бешено колотилось и кровь приливала к лицу. Кто-то пытался убить меня. Кто-то хладнокровно пытался убрать меня с дороги. Мои мысли завертелись вокруг событий вчерашнего дня, я вспомнила холодное сверкание глаз Аст-Амасарет, когда она была вынуждена уступить
Или это Хатия? Ну конечно нет! Хатия отупела от вина. Она живет ради кувшина, который у нее всегда под рукой. Или все же она? Хатия живет в гареме очень давно. Молча, не привлекая внимания, она сидит на одном и том же месте день за днем, год за годом. Ничего не ускользает от ее внимания. Все забывают о ее присутствии, и она может быть прекрасной шпионкой. Не думаю, что она такая безразличная, какой кажется. Я с содроганием вспомнила тот злобный взгляд, которым она наградила меня в один из ужасных дней моей опалы. Могла ли она стать орудием Аст-Амасарет? Может быть, вино, которым она накачивается так самозабвенно, поступает с виноградников Старшей жены?
Это были бесполезные размышления. Аст-Амасарет, Хатия — коварный замысел мог родиться в завистливой голове любой из сотен женщин, которые завидовали мне, моему исключительному положению при дворе и которые верили, что, сведя меня в могилу, будут иметь шанс получить такие же привилегии.
Когда прошел первый шок, я заходила из угла в угол, наклонив голову и сплетя пальцы. До этого момента я не принимала всерьез предупреждений Гуи, Гунро и Дисенк. Я считала себя неуязвимой, но теперь мне придется осматривать каждый кусочек, который собираюсь положить, в рот, и подозревать каждую протянутую мне руку. Я и в самом деле была одинока и в тот момент осознала, что за все в жизни надо платить. Я хотела побежать к фараону, излить ему свое негодование, потребовать, чтобы полиция перевернула гарем вверх дном, и тогда я, может быть, обрету покой, буду в безопасности, но, ступив за порог своей роскошной клетки, я осознала, что, пожаловавшись фараону, навлеку на себя еще большую опасность. Потому что фараон не сможет защищать меня ежеминутно, даже если очень захочет. А если преступницей окажется Старшая жена, что тогда? Я понимала, что наложнице, даже титулованной, даже такой обожаемой и избалованной, как я, ни за что не выдержать противостояния с одной из самых влиятельных женщин Египта.
А что, если начать интриговать против нее, чтобы в конце концов добиться ее смещения? При мысли об этом по телу у меня пробегала приятная дрожь. А когда я представила, как этот искривленный рот еще больше обезобразится от боли, как хрупкое тело скорчится, когда мой яд пропитает его кровь, я совсем воспрянула духом и подняла голову. Но что, если Аст-Амасарст невиновна? Я вздохнула. Нет. Ничего нельзя было поделать.
Когда вернулась Дисенк, уже совершенно спокойная и сдержанная как всегда, мы коротко обсудили случившееся, и я собственноручно написала письмо Гуи, рассказав ему о том, что произошло. Дисенк поклялась более пристально следить за приготовлением еды для меня. Я спросила, как ей показались другие служанки гарема. Не заметила ли она чего-нибудь необычного в их поведении, такого, что показалось бы ей подозрительным? Она покачала головой. Служанки сплетничали так же самозабвенно, как и их хозяйки, но Дисенк ничего не встревожило. В конце концов мы перестали говорить об этом, но я никак не могла перестать об этом думать: неясная угроза всюду мерещилась мне среди дня и преследовала в ночных кошмарах. Я, как никто другой, знала, что искусные руки найдут дюжины разных способов использовать яд, и оставалось только надеяться, что в Пи-Рамзесе об этом знаю только я и Гуи.
ГЛАВА 20
Неделей позже я получила вызов от царевича Рамзеса. За эти дни случай с отравленными винными ягодами постепенно стал казаться мне проявлением неизбежного риска, с которым было связано мое положение. Жизнь привилегированных наложниц в гареме всегда была полна опасностей. Это являлось своего рода расплатой за милость фараона, риском, который не должна была сбрасывать со счетов та, что решится начать восхождение но зыбкому и крутому склону царского благоволения, и мне не следовало удивляться столкновению с реальностью.