Дворец и монастырь
Шрифт:
Написав духовную, великий князь позвал к себе митрополита Даниила, коломенского владыку и друга митрополита Вассиана и своего духовника попа Алексея. Вопрос шел о пострижении. Больного приобщили и соборовали маслом, но сначала тайно. Потом перед Николиным днем в субботу происходило уже второе, явное соборование. В воскресенье приказано было приготовить Дары. Когда больному дали знать, что их несут, он сделал над собой страшное усилие, поднялся с постели и, опираясь на боярина Михаилу Юрьевича Захарьина, сел в кресла. При появлении духовника со Святыми Дарами
Он сознавал, что он умирает, и торопился сделать распоряжения, устроить все так, чтобы обеспечить своего сына от волнений и смут. Умный и распорядительный хозяин сказывался в каждом его действии. Все приближенные бояре и братья великого князя были тотчас же созваны к его постели, и он обратился к ним с речью:
— Приказываю вам сына моего, великого князя Ивана, Богу, Пречистой Богородице, святым чудотворцам и тебе, отцу моему Даниилу, митрополиту всея Руси, — начал великий князь, сохранявший, несмотря на физические страдания, всю ясность ума. — Даю ему государство, которым благословил меня отец мой. А вы, братья мои, князь Юрий и князь Андрей, стойте крепко на своем лове, на чем вы мне крест целовали, о земском строении и о разных делах, против недругов моего сына и своих стойте сообща, чтобы рука православных христиан была высока над басурманством.
Потом он обратился к боярам:
— А вы, бояре, боярские дети и княжата, как служили нам, так служите и моему сыну Ивану, на недругов все будьте заодно, христианство от недругов берегите, служите сыну моему прямо, неподвижно.
Он, видимо, слабел, и его смертный час приближался, но полновластный и распорядительный хозяин могущественного московского государства продолжал высказывать горячие заботы об участи этого государства, не доверяя никому и зная, сколько происков таится в окружающей его среде. Он не забыл своей собственной тяжелой юности, когда окружающие то и дело что подрывались под него, стараясь лишить его наследия отца. Отпустив братьев и митрополита, он опять обратился к боярам:
— Знаете и сами, что государство наше ведется от великого князя Владимира Киевского; мы вам государи прирожденные, а вы наши известные бояре, так постойте, братья, крепко, чтоб мой сын учинился на государстве государем, чтоб была в земле правда и в вас розни никакой не было.
Он вспомнил, что к числу бояр, упомянутых в духовной, он присоединил имя князя Михаила Львовича Глинского, как дяди великой княгини. К князю Михаилу Львовичу многие относились недоверчиво, даже враждебно, как к перебежчику, и великий князь это знал.
— Приказываю вам князя Михаила Львовича Глинского, — проговорил он боярам. — Человек он приезжий, держите его за здешнего уроженца, потому что он мне прямой слуга. Будьте все сообща, дело земское и сына моего дело берегите и делайте заодно, а ты бы, князя Михайло Глинский, за сына моего Ивана, и за жену мою и за сына моего князя Юрия кровь свою пролил и тело свое на раздробление дал.
Сильно тревожился державный хозяин о своем государстве и в то же время чувствовал, как гаснут его силы. Рана
— Что бы приложить к ней либо впустить в нее, чтобы духу не было? — спрашивал он у князя Глинского, Николая Люева и Феофила.
Лекаря не знали, как помочь горю.
— Государь князь великий, обождавши день, другой, когда тебе полегчает немного, пустить бы водки в рану, — посоветовал боярин Михайло Юрьевич Захарьин.
Великий князь трогательным голосом обратился к Люеву:
— Брат Николай, видел ты мое великое жалованье к себе? Можно ли что-нибудь такое сделать, мазь или другое что, чтобы облегчить болезнь?
Люев с тоскою откровенно ответил:
— Видел я, государь, к себе жалованье твое великое: если б можно, тело бы свое раздробил для тебя, но не вижу никакого средства, кроме помощи Божией.
Ясно было значение этого горького ответа, и больной понял его. Он обратился к детям боярскими своим дьякам:
— Братия, Николай узнал мою болезнь — неизлечимая! Надобно, братья, промышлять, чтобы душа не погибла на веки.
У присутствующих навернулись на глаза слезы. Едва сдерживая их, они вышли один за другим из спальни великого князя и разрыдались. Великий же князь забылся во сне и стал в бреду петь:
— Аллилуйя, аллилуйя, слава Тебе, Боже!
Очнувшись от тяжелого забытья, он покорно произнес, обводя покой мутным взором:
— Как Господу угодно, так пусть и будет, буди имя Господне благословенно отныне и до века.
Духовник великого князя должен был 3 декабря держать наготове со вторника на среду запасные дары, а игумену троицкому Иоасафу больной поручал молиться о земском строении и о царевиче Иване, а также о горемычной великой княгине. В то же время великий князь просил его не уезжать из Москвы.
В среду великий князь снова приобщился и поел немного. Не переставая заботиться о государстве, он призвал князей Василия и Ивана Шуйских, Воронцова, Захарьина, Тучкова, князя Глинского, Шигону, Головина, Путятина и дьяка Мишурина и снова говорил о земском строении, наказывал, как править государством. Проговорив с ними с третьего до седьмого часу, он отпустил их, оставив у себя только Захарьина, Глинского и Шигону, которые пробыли у него до ночи. Им он говорил, главным образом, о великой княгине. Наконец пришли его братья, князь Андрей и князь Юрий, и стали принуждать его поесть. Подали ему миндальную кашу, не он не мог есть. По уходе братьев великий князь велел воротить князя Андрея, потом сказал:
— Вижу сам, что скоро должен умереть. Хочу послать за сыном Иваном, благословить его крестом Петра чудотворца, да хочу послать за женою, наказать ей, каа ей быть после меня…
Потом, пораздумав, он в нерешительности заметил:
— Нет, не хочу посылать за сыном; мал он, а я лежу в такой болезни, испугается.
Князь Андрей и бояре посоветовали:
— Государь великий князь, пошли за сыном, благослови его и за великой княгиней пошли.
— Ну, ладно, — согласился больной. — Пошлите!