Дворец любви

Вэнс Джек Холбрук

– Не совсем. Я отметил манеру изложения, великолепный стиль, характерный лишь для поэта. Вы лукавите.

Наварх набрался храбрости и заявил:

– Правда служит, так сказать, отражением жизни. Она всегда прекрасна.

– Лишь в глазах наблюдающего, – возразил Виоль Фалюш. – Я не нашел никакой красоты в этой омерзительной статье. Мистер Лукас был совершенно прав, что побеспокоился узнать мою реакцию. Статья не должна публиковаться.

Однако Наварх, опьяненный собственным безрассудством, начал препираться:

– Что за толк в известности, если твои друзья не могут извлечь из нее выгоду?

– Эксплуатация известности

и ублажение друзей не входят в мои планы, – заметил мягкий голос. – Можете ли вы вообразить мое расстройство, если эта статья выйдет? Она спровоцирует меня на ужасные поступки. Придется требовать удовлетворения у всех замешанных в деле, что будет лишь справедливо. Вы оскорбили мои чувства и должны загладить вину. В вопросах чести я крайне щепетилен и воздаю сторицей за оскорбление.

– Правда отражает Вселенную, – продолжал спорить Безумный Поэт. – Скрывая правду, вы разрушаете Вселенную.

– Но в статье нет и слова правды. Это частная точка зрения, образ или два, выхваченные из контекста. Как человек, владеющий всей полнотой фактов, я заявляю, что допущено искажение действительности.

– Позвольте мне сделать предложение, – вмешался Джерсен. – Почему бы вам не позволить «Космополису» представить реальные факты, так сказать, факты с вашей точки зрения. Нет сомнений, вам есть что поведать обитателям Ойкумены, как бы они ни оценивали ваши деяния.

– Не думаю, – протянул Виоль Фалюш. – Это походило бы на саморекламу или, что еще хуже, на довольно безвкусную апологию. Я скромный человек.

– Но ведь вы художник?

– Разумеется. Правдивого и благородного масштаба. До меня люди искусства выражали плоды своих исканий с помощью абстрактных символов.

Зрители или слушатели, как правило, не принимали участия в создании произведений. Я же использую иную символику, изысканно абстрактную, но осязаемую, видимую и слышимую, – символику событий и окружения. Нет зрителей, нет аудитории, нет пассивного созерцания – только участники, которые испытывают разнообразные ощущения во всей их остроте. Никто прежде не замахивался на разрешение подобной задачи. – Здесь Виоль Фалюш издал какой-то странный, затянувшийся смешок. – За исключением, возможно, моего современника, мегаломаньяка Ленса Ларка, придерживающегося, однако, более жесткой концепции. Тем не менее, готов заявить: я, возможно, величайший художник в истории. Мой объект – Жизнь, мой медиум – Опыт, мои инструменты – Удовольствие, Страсть, Ненависть, Боль. Я созидаю окружение, необходимое для слияния всех этих чувств в единое целое. Речь идет, разумеется, о моем творении, обычно именуемом Дворцом Любви.

Джерсен энергично кивнул:

– Народы Ойкумены горят желанием узнать о нем. Чем публиковать вульгарную стряпню вроде этой, – Джерсен небрежно кивнул на макет «Космополиса», – журнал предпочел бы обнародовать ваши тезисы. Нас интересуют фотографии, карты, образцы запахов, записи звуков, портреты, а больше всего – ваша экспертная оценка.

– Звучит заманчиво.

– Тогда давайте назначим встречу. Назовите время и место.

– Место? Дворец Любви, разумеется. Каждый год я приглашаю группу гостей. Вы будете включены в число приглашенных, и старый безумец Наварх тоже.

– Только не я! – запротестовал Наварх. – Мои ноги никогда не теряли контакта с Землей, я не рискну замутить ясность своего зрения.

Джерсен также не выказал восторга:

– Приглашение, хоть и оценено нами по достоинству,

не совсем удобно. Я тоже предпочел бы встретиться с вами сегодня вечером, здесь, на Земле.

– Невозможно. На Земле у меня есть враги, на Земле я всего лишь тень.

Ни один человек здесь не может указать на меня пальцем и объявить: «Вот он, Виоль Фалюш». Даже мой дорогой друг Наварх, от коего я приобрел столько познаний. Чудесный праздник был, Наварх! Великолепный, достойный Безумного Поэта! Но я разочарован в девушке, отданной вам на воспитание, и я разочарован в вас. Вы не проявили ни такта, ни воображения, на которые я рассчитывал. Я ожидал увидеть новую Игрель Тинси, радостную и капризную, сладкую, как мед, беззаботную, как жаворонок, с живым умом и все же невинную. А что я нашел? Унылую замарашку, абсолютно безответственную и безвкусную. Вообразите: она предпочла мне Яна Келли, пустого, нестоящего человечка, к счастью, уже покойного. Я возмущен. Девушка явно плохо воспитана. Я полагаю, она знает обо мне и о моем интересе к ней?

– Да, – вяло сказал Наварх. – Я произносил при ней ваше имя.

– Ну, я не удовлетворен и посылаю ее в другое место для обучения менее одаренным, но более дисциплинированным наставником. Думаю, она присоединится к нам во Дворце Любви. А, Наварх, вы хотите что-то сказать?

– Да, – подтвердил Наварх скучным голосом. – Я решил принять ваше приглашение. Я посещу Дворец Любви.

– С вами, художниками, все ясно, – заявил Джерсен поспешно, – но я-то занятой человек. Возможно, небольшой разговор или два здесь, на Земле…

– Я уже покидаю Землю, – заметил Виоль Фалюш своим мягким голосом. – Я болтался здесь, на орбите, в ожидании известия, что мои планы относительно юной шалуньи приведены в исполнение… Так что вы должны посетить Дворец Любви.

Цветок вспыхнул зеленью, поблек и окрасился нежной голубизной. Связь прервалась.

Наварх долгие две минуты сидел неподвижно в своем кресле – голова опущена, подбородок упирается в грудь. Джерсен уставился невидящим взглядом в окно, свыкаясь с внезапным ощущением утраты и пустоты…

Наконец поэт вскочил на ноги и пошел на переднюю палубу. Джерсен последовал за ним. Солнце опускалось в воду, черепичные крыши Дюрре горели бронзовым отсветом, черные конструкции доков застыли под странными углами – все источало почти нереальную меланхолию.

– Вы знаете, как добраться до Дворца Любви? – спросил Джерсен.

– Нет. Он сам нам скажет. Его память похожа на картотеку – от нее не ускользает ни одна деталь. – Наварх безнадежно махнул рукой, зашел в каюту и вернулся с высокой, тонкой темно-зеленой бутылью и двумя бокалами. Он отбил горлышко и наполнил бокалы. – Пейте, Генри Лукас, или как вас там?

Внутри этой бутылки вся мудрость столетий, золотой век Земли. Нигде больше не родит такая лоза, лишь на старой Земле. Безумная старая Земля, безумный старый Наварх – чем старше они, тем ближе к совершенству. Хлебните этого превосходного эликсира. Генри Лукас, и считайте, что вам повезло: его вкушают только безумные поэты, трагические Пьеро, черные ангелы, герои на пороге смерти…

– А меня можно причислить к этому ряду? – прошептал Джерсен – больше себе, чем Наварху.

Повинуясь привычке, Наварх поднял бокал и стал разглядывать вино на просвет. Угасающие дымно-оранжевые лучи зажгли влагу в стекле. Поэт отхлебнул добрую половину содержимого и уставился на воду.