Дворец Посейдона
Шрифт:
Ты стоял и выжимал сорочку.
Я подошла и беспечно рассмеялась.
— Молодец! Ты, оказывается, прекрасно плаваешь!
Мне бы обнимать твое замерзшее тело, целовать твои плечи и грудь, прижиматься к твоим посиневшим губам.
Когда мы сидели в троллейбусе, ты сказал:
— Нет, тебе не этого хочется.
— Почему ты так думаешь? Такой же номер отколол один мой товарищ — мы, правда, тогда в восьмом классе учились.
— Давай выйдем.
— Мы же еще не доехали.
— Я хочу курить.
И сердце мое наполнилось жалостью, потому что ты и вправду
Через месяц мы сняли комнату на Мтацминде. И пока мы ее снимали, еще один день был счастливым — когда строили планы, и все нам казалось очень просто: я буду ходить на работу, а ты, поскольку нигде не служишь, днем приглядишь за Гией. Мы будем вместе и сможем разговаривать без всякого телефона. К черту, к черту все телефоны!
— Майя, как ты?
— Хорошо, а ты?
— Я тоже. Ну, звони…
— Ладно. Пока…
Два-три дня было еще ничего, терпимо. Ты вставал рано, приносил молоко из гастронома. Я с нетерпением ждала окончания рабочего дня, садилась в автобус, который, натужно рыча, взбирался на подъем. На балконе у нас стояла керосинка, на которой мы готовили.
Потом приехал один алжирский писатель, и я показывала ему город. Был он худой, низкорослый, большеголовый. Когда я рассказывала, он скрещивал на груди руки, закрывал глаза и слушал меня. Когда я умолкала, он опускал руки, открывал глаза и обязательно говорил что-нибудь смешное. А вообще, как он мне рассказал, перенес он немало: боролся за свободу Алжира, получил одиннадцать ранений.
Я провела его по всему городу. Поднялись мы и в пантеон на Мтацминду. Мы проезжали на машине мимо нашего дома. Ты стоял у окна с Гией на руках, и лицо у тебя было такое грустное, что я чуть не остановила машину и не бросила гостя одного.
С верхнего плато Мтацминды наш дом был очень хорошо виден.
— Мсье Жан, — сказала я. — Вы видите вон тот дом под красной крышей? Я там живу.
Я думала о тебе, о том, что ты, как узник, стоял у окна.
Обедали мы в ресторане, потом я сопровождала гостя в оперу, после спектакля на машине «Интуриста» мы еще раз объехали город. Мсье Жан почему-то решил проводить меня до самого дома и настоял на своем. Я подписала шоферу путевку, и они вернулись в гостиницу.
Я рассказала тебе, как прошел день. Мы лежали в темноте, и мне казалось, что ты не слушаешь меня. Но ты вдруг спросил:
— Одиннадцать ранений?
— Да, представляешь? — я обрадовалась: если бы ты сердился, то не стал бы задавать вопросов.
Наступила тишина.
— Что ты сегодня ел? — спросила я после паузы.
— Консервы, те, что вчера купил.
— Гия капризничал?
— Нет…
Назавтра я опять допоздна ездила с алжирцем. Вечером наши писатели устроили ему ужин, и мсье Жан опьянел. Наши тоже немного захмелели, и когда все расходились, один из писателей шепнул мне: Майя, не дадите ли вы мне номер вашего телефона? Говоря это, он торопливо оглядывался и делал вид, что вообще разговаривает не со мной. Его друзья и мсье Жан были поглощены
Я тоже ответила ему таинственным шепотом:
— Нет! Не дам!
Он улыбался в это время мсье Жану и, не глядя на меня, спросил одними губами:
— Почему?
И кинулся к гостю с распростертыми объятиями, потому что все уже распрощались, и остался он один.
— Майя, Майя, идите к нам! — подозвал меня он.
Я подошла.
— Я хочу подарить мсье Жану свою книгу, переведите ему, — он торопливо оглянулся на остальных, видимо, не хотел, чтобы они слышали, и достал из кармана маленькую книжку.
Мсье Жан сказал:
— Я очень вам благодарен, непременно переведу несколько стихотворений.
Я взглянула на книгу, это были стихи в переводе на русский язык.
— Мсье Жан не знает русского! — сказала я писателю.
— Но он и грузинского не знает, — ответил он и жестко добавил: — Переводите, что вас просят.
Он ловко сунул книгу в карман гостю, и когда к нам подошли остальные, сказал как ни в чем не бывало:
— Майя прекрасно владеет французским. Мы можем гордиться ею! — Комплимент относился ко мне.
— Зайдите как-нибудь к нам в редакцию! — предложил мне другой писатель.
Потом все ушли. Мсье Жан опять отвез меня домой. Выходя из машины, я увидела тебя. Ты стоял у ворот с Гией на руках, под мышкой у тебя торчал веник. На тебе были старые брюки — с дырами на коленях, на босых ногах — стоптанные шлепанцы. В таком виде я никогда тебя не видела. Я так и застыла на месте. Ты стоял и вежливо улыбался. Мсье Жан вопросительно взглянул на меня.
— Это мой муж! — ответила я, не сводя с тебя глаз.
Мсье Жан бросился к тебе, затряс твою руку. Гию ущипнул за щеку, распрощался с нами и уехал. Я поняла, что этот карнавал ты устроил мне назло. Я готова была выцарапать тебе глаза, но сдержалась и только сказала:
— Если ты был против, почему позволил мне поступить на службу?
Ты бессмысленно улыбнулся, строя из себя дурачка. И только когда мы вошли в комнату, сказал:
— У него одиннадцать ранений, а у меня вот — веник!
Вскоре мы с Гией перешли обратно к маме. Я снова взяла няню, и все вроде затихло. Я ходила на работу и возила гостей по городу.
— Это великий грузинский поэт восемнадцатого века Давид Гурамишвили. Это основатель Тбилиси Вахтанг Горгасал. Это памятник тремстам арагвинцам, погибшим в битве с Ага-Магомет-ханом. Персидскому шаху тогда удалось взять Тбилиси и разорить его дотла. Здесь начинается Комсомольская аллея. А женщина на горе Мать-Грузия.
С Анной я познакомилась в «Интуристе». Она тоже работала переводчицей и пользовалась особенным уважением. Держалась она так, что обращаться с ней надо было непременно почтительно. Анна оказалась соседкой Кети — жили они в одном доме. Анна была на пять лет старше меня, и, должно быть, это тоже было причиной того, что я с ней говорила только на «вы», в редких случаях, когда мне доводилось с ней разговаривать, потому что она сразу дала мне понять, что даже простого знакомства не желала бы иметь со мной.