Дворец Посейдона

Чиладзе Тамаз Иванович

Посейдон был богом, и даже коварство его было божественным.

Амфитрида пришла в себя на золотом ложе, когда Посейдон попытался ее поцеловать.

— Ого? — только и произнесла она.

На плоской крыше кофейни стояли сплетенные из соломы стулья. Мы назвали этот уголок палубой, для довершения сходства над кофейней был натянут тент на случай дождя.

В любое время дня здесь можно было увидеть писателя из Казани, он сидел, уткнувшись в шахматную доску, и, по-моему, ничего вокруг не замечал. С ним иногда играл Эдишер и потом ходил ужасно сердитый —

проигрывал. На мой взгляд, так и должно было быть. Было бы несправедливо, если бы после такого беспримерного аскетизма писатель из Казани проиграл бы хоть одну партию. Этот человек сидел на «палубе» как живой пример верности долгу и напоминал какое-то древнее индийское божество или монаха, вышедшего из пагоды, готового в любую минуту облить себя бензином и сгореть. Поэтому я всегда почтительно здоровался с этим человеком. Среди нас один Эдишер осмеливался с ним заговорить. Если, конечно, считать разговором несколько фраз, необходимых во время игры в шахматы.

По одну сторону улицы стояли низенькие, побеленные известкой дома, из открытых окон всегда доносился запах жареной рыбы. По другую сторону улицы выстроились новые здания: кинотеатр, универмаг, горсовет, милиция, ресторан, летнее кафе, почта, дом отдыха шахтеров. Рядом с домом отдыха, в глубине двора, высилось трехэтажное здание рыбозавода. За ним начиналась кипарисовая аллея. За кипарисами на оголенной асфальтовой площадке устроили автомобильную стоянку. Багаж, прикрепленный к крышам машин, делал их похожими на жучков. На невысокой каменной ограде сидели пожилые муж с женой и ели арбуз. К берегу подошел катер, громкоговоритель призывал всех желающих совершить морскую прогулку.

Парнишка торговал на пляже вареной кукурузой. Мы купили сразу столько, что корзина его опустела. Парень нам понравился. Он разделся и устроился рядом с нами. Плавал хорошо. Выйдя из воды, лег на камни.

— Как тебя зовут? — спросил Гиви.

— Омар.

Как раз в этот момент на пляже появились девочки — Софико и Манана. Они переоделись в кабинах и направились к нам. Софико несла на плече надувной матрац.

— Я вижу, у вас новый приятель, — сказала Манана.

— Это наш друг Омар.

— Омар, которая из девушек тебе больше правится? — спросил Гиви. Омар смутился и, прикрыв глаза ладонью, стал смотреть в сторону.

— Акула! — сказала Софико.

— Мой отец поймал акулу, не верите? — оживился Омар.

— Откуда акула в Черном море? — удивился Бадри.

— Клянусь матерью, я сам видел. Отец втащил ее в лодку, и мы чуть не перевернулись. Отец ударил ее топором по голове и убил.

— Ты лучше скажи, кто из них тебе больше нравится? — не отставал Гиви.

— Вот эта! — Омар ткнул пальцем в сторону Софико.

Гела обиделся:

— Ты подучил? — спросил он меня.

— Спятил?

Омар с того дня приходил ежедневно, кукурузу приносил бесплатно и хотел вернуть нам деньги, но мы не брали.

— Отец, если узнает, что я кукурузой торгую, убьет! — сказал он. — Но я

деньги собираю, в Тбилиси хочу съездить.

— Зачем?

— Погуляю в столице.

— Но где ты варишь кукурузу, если дома не знают? — заинтересовался Эдишер.

— Одна девочка мне варит.

— Ну ты, брат, даешь!

Омар достал из кармана пачку сигарет:

— Угощайтесь!

— На что это похоже! — услышали мы голос Элизбара. — Какое время тебе курить, сопляк!

Элизбар только что появился на пляже. Он приносил с собой уйму вещей: надувной матрац, палатку, транзистор, термос, ласты, книгу, карты. Сейчас он остановился возле нас в шортах и голубой полосатой майке. На голове у него красовалась изящная французская кепочка — специально для пляжа.

— Все могу простить человеку, но распущенности — никогда, — заявил Элизбар. Он включил транзистор и принялся устанавливать палатку. Транзистор производил столько шуму, словно не Элизбар пришел, а нагрянул цыганский табор с шатрами, бубнами, младенцами и медведями.

— Унитаза не хватает, маленького резинового унитаза, — бурчал Гиви, — надуй и сиди себе на здоровье…

Потом полил дождь…

Мы пошли в кафе: я, Софико, Бадри, Эдишер, Гела, Гиви и Манана. За соседним столиком сидела в одиночестве жена известного драматурга, все еще красивая блондинка, лет пятидесяти. У нее была фигура двадцатилетней девушки и вечно удивленные младенчески-голубые глаза. Мне казалось, что у нее должно быть длинное имя, как латинское название цветка. Она иногда поглядывала в нашу сторону с улыбкой, и в этой улыбке было столько мудрости и опыта, что нас невольно охватывало почтительное смущение.

— Я хочу выпить за здоровье Софико, — сказал Гиви, разливая принесенный Бадри коньяк в кофейные чашечки, — потому что сегодня день ее рождения.

— Неправда, — засмеялась Софико, — я родилась в апреле.

— Какое это имеет значение? — отозвался Гиви. — Для меня ты родилась сегодня, потому что в эту минуту я понял, что ты замечательная девушка. Говоря по правде, жалко, что такая девушка пропадает среди таких зверей, как мы.

К нашему столу подошел Элизбар (он всегда появлялся внезапно):

— Что вы, что вы! — начал было он, но, заметив жену драматургам кинулся к ней, приложился к ручке и только после этого вернулся к нам.

— Что вы! — он сел рядом с Софико. — При чем здесь звери?

— Мы дикие кабаны, а Софико — Цирцея! — упорствовал Гиви.

— Я лично, — Элизбар взглянул на Софико, — я лично предпочитаю быть Одиссеем.

— Сейчас дам ему бутылкой по голове, узнает Одиссея! — наклонившись к Бадри, заметил я.

— Делать тебе нечего, — безмятежно махнул рукой Бадри, родственник Софико.

Вдруг Элизбар вскочил с места — это он увидел, что жена известного драматурга собирается уходить.

— Вы уходите, милая Ада?

— Ухожу, — ровные зубы открылись в ослепительной улыбке.

— Так рано?

— Для меня — самое время, я ведь старенькая, — она захлопала длинными ресницами, как это делают маленькие девочки перед тем как заплакать.

— Что вы такое говорите, — закричал Элизбар, — на всем побережье нет никого прекраснее вас!

— Спасибо, — сказала Ада и помахала нам рукой, — до свидания, дети!