Дворец Посейдона
Шрифт:
Иона заглянул в комнату постояльца. Дмитрий навзничь лежал поверх одеяла одетый и во сне стонал. На полу стояла пепельница с окурками. Иона оставил дверь открытой, чтобы впустить свежий воздух в прокуренную насквозь комнату, и пошел к себе. В боковушке с трудом умещались кровать, дряхлый комод и старинный громоздкий сундук.
Иона осторожно поднял тяжелую крышку и достал из сундука растрепанный том «Тамариани». Эту книгу он берег как память о жене, Элисабед. Потом он отряхнул от нафталина
К вечеру у Вахтанга поднялась температура.
— Не буду петь, не буду! — повторял он, беспомощно размахивая руками.
Тогда-то и заплакал Иона, впервые за долгие годы заплакал, как плакал в далеком детстве, задыхаясь от сознания величайшей несправедливости.
В комнату вошла Элисабед:
— Ты что, спятил? У мальчика обыкновенная простуда. Пройдет.
— Да, — сказал Иона, вытирая слезы. — Да, конечно, пройдет.
Мысль о том, что школьники смеялись не только над его сыном, но и над ним — учителем пения, — пронзала сердце болью.
«Кому нужны уроки пения, да еще в школе? Даже учителя черчения — и того больше уважают».
Вахтанг только оттого и страдает, что отец его жалок и смешон.
«Сейчас он стыдится меня, а со временем может возненавидеть, и тогда будет поздно».
Он глядел на сына, такого худого, нескладного, беспомощного. На тонкой шее резко выступал кадык. Это тоже по его милости! У самого такое адамово яблоко, словно гиря поперек горла встала. Он взял очки Вахтанга со стула и надел их на нос. Преодолевая внезапное головокружение, грустно подумал: «Господи, да ведь он совсем слепой!» Иона долго сидел у постели сына, держал его руку в своей и не сводил с него глаз.
— Ты чего сидишь? — спрашивала жена.
— Ничего.
— Ступай спать. Он завтра поправится.
Всю ночь Иона пролежал, не сомкнув глаз, курил папиросу за папиросой. Назавтра Вахтангу и в самом деле стало лучше, но мать не хотела отпускать его в школу. Иона смотрел, как сын пьет чай, как упорно отворачивается от отца, и думал: «Теперь все. Никого он теперь слушаться не будет».
Вахтанг сидел насупившись. В школу он все-таки пошел.
«Худой какой, — думал Иона, — и одет плохо. Надо приодеть парня — он ведь уже взрослый, совсем мужчина. Затылок вон как зарос, пора вести к парикмахеру».
По дороге в школу он завернул в закусочную и выпил водки. Такого с ним прежде не случалось, С непривычки разобрало его очень быстро. Он шел, пошатываясь, и громко повторял: «В чем я виноват? Я вас спрашиваю, в чем я виноват?» Он никуда не спешил. Пение — всегда последний урок. Сегодня пение в классе Вахтанга. Он попробовал было запеть, но
Иона присел на паперти католической церкви рядом со стариком нищим и спросил:
— Разве люди еще верят в бога?
— Убирайся отсюда, пьянчуга! — прошипел нищий, небритый, в драной шинели. Он сидел, вытянув вперед ноги в белых шерстяных носках. Старые тусклые калоши стояли рядом, охраняемые суковатой палкой.
— У тебя есть сын? — не отставал Иона.
В школу идти не хотелось.
— Был.
— Ну и как?
— Что — как?
— Любил он тебя?
— Любил.
— За что?
— За что любил?
— Да. За что любил?
— А за то, что я его отец.
— Ну и что с того?
— Как это: что с того?
— Ты и тогда побирался?
— Я всю свою жизнь побираюсь.
— А где теперь твой сын?
— Помер.
— Отчего?
— Убирайся, пока я тебя палкой не огрел!
Иона встал:
— Что с тобой, человече?
— Отвяжись!
— Я только спросил: отчего умер твой сын?
— Упал в воду и простыл.
— А сколько лет ему было?
— Ты не отстанешь? — нищий угрожающе потянулся за палкой.
— Сколько ему лет было, я спрашиваю.
Старик неожиданно заплакал.
— Не плачь, я ухожу, ухожу! — всполошился Иона.
Он отошел от костела довольно далеко, когда услышал плачущий голос:
— Стой! Куда ты? Двенадцать лет ему было. Ровно двенадцать!
Иона вернулся.
— Садись, — нищий указал на ступеньку, — всем хватит места.
— Я не христарадничаю.
— Все мы христарадничаем понемногу.
— Нет.
— А что же ты делаешь?
— Пою.
— Поешь?
— Да. Пою. — Иона запел вполголоса.
— Ты пьян, — заметил нищий, — иди домой, проспись. Дом-то у тебя есть?
— Есть.
— Счастливый ты человек!
В учительскую он вошел решительно: «В конце концов я не хуже других!» Была большая перемена, но в учительской стояла непривычная тишина.
— Что вы все языки проглотили? — вызывающе спросил Иона, бросая шляпу на стол.
— Возмутительно! — зашептала учительница химии. — В таком виде являться в школу!
К Ионе подошел незнакомый мужчина.
— Кто вы такой? — спросил он строго.
— Я — соловей этой школы! — сострил Иона и, довольный, рассмеялся.
— Это учитель пения, — мрачно пояснил завуч. — Иона Коридзе.
— Какого вы мнения о вашем директоре? — так же строго спросил незнакомец.
— Сукин сын ваш директор, — со смехом проговорил Иона, обводя присутствующих победоносным взглядом, который выражал следующее: я его абсолютно не боюсь, и если хотите знать, вообще никого не боюсь.